Государственный преступник

Выйдя из флигеля, они разошлись в разные стороны и встретились у заднего входа. Когда подошел Михаил, Аристов пытался привести в чувство одного из полицейских, что так и стояли, застыв столбами у раскрытой двери.

— Куда, куда он ушел?! — проделав над ним несколько раппортов, стал допытываться Артемий Платонович.

— Туда, — смог, наконец, ответить полицейский, указав в сторону приютского сада.

Оглянувшись на Михаила, Аристов бросился в темные заросли. Глаза, привыкшие к темноте, уже различали детали: вот тут след на траве, тут сломана ветка…

Сад кончился невысоким забором, за которым начиналась Малая Каменная улица. Выйдя на улицу, Артемий Платонович и Михаил увидели двух городовых, которые хлопотали возле третьего, навзничь лежащего на мостовой. Увидев Аристова, он заморгал вытаращенными глазами и промычал, не разжимая губ:

— Ды… ды… бы…

— Что, что? — наклонился над ним Аристов.

— Дым… бы.

— Дамба? Он ушел по дамбе? — догадался Артемий Платонович.

Городовой замолчал и медленно прикрыл глаза. Аристов, не говоря более ни слова, повернулся и бегом припустил по улице в сторону крепости. Несмотря на пусть не полные, но все же семь десятков лет, бежал отставной штабс-ротмистр весьма резво, и Михаил догнал его уже под крепостью недалеко от Тайницкой башни, за которой и начиналась Кизическая дамба. Забежав на нее, они увидели в свете масляных уличных фонарей фигуру человека саженей в сорока от себя. Расстояние между ними не сокращалось.

— Быстрей! — крикнул Михаилу Аристов и прибавил скорости.

Так они пробежали почти верстовую дамбу, миновали Козью и Кизическую слободы, что прилепились по правую руку к начинающемуся от дамбы Седмиозерскому тракту, и выбежали на пустырь. За ним шла целая цепь поросших кустами и деревьями озерцов и болот, где, очевидно, и намеревался скрыться магнетизер. Теперь Артемий Платонович едва поспевал за Михаилом, обошедшим его и державшимся впереди. Расстояние между ним и магнетизером медленно, но неуклонно сокращалось.

Барон уже почти догнал его, когда магнетизер резко свернул в чащу болотных кустов.

— Не смотри ему в глаза, — только и успел крикнуть Аристов в спину Михаилу, скрывшемуся вслед за магнитизером в кустах.

Когда отставной штабс-ротмистр добежал до кустов, он услышал саженях в пяти от себя крик. Не разбирая дороги, ломая ветки, он бросился на крик и вылетел на поляну возле небольшого озерка. На его топком берегу, уткнувшись головой в камышовую поросль, лежал, зажав руками живот и подтянув к нему колени, барон Дагер. Меж пальцев его ладоней сочилась кровь, казавшаяся почти черной в предрассветной дымке.

Артемий Платонович выпрямился и, оглядывая поляну цепким взором, почти зарычал:

— Выходи-и!

Чаща молчала.

— Выходи! — вложил он всю свою силу в этот крик, но магнетизер на поляну не вышел. Лишь саженях в десяти Артемий Платонович услышал хруст веток и удаляющееся чавканье шагов по болотной жиже.

— Сволочь, — выругался Аристов и опустился перед раненым на колени. — Как ты?

— Н-ничего, — попытался улыбнуться Михаил, но вместо этого его лицо исказила гримаса боли.

— Чем это он тебя? — спросил отставной штабс-ротмистр, снимая с себя сюртук и жилет.

— Ятаган, — коротко ответил Дагер.

— Это плохо, — сказал Артемий Платонович, снимая сорочку и обнажая мощный и совсем молодой торс. — Поэтому сейчас мы сделаем тебе перевязку и пойдем назад. Я тебя буду нести, а ты будешь молчать и зажимать руками рану. Договорились?

— Я пойду сам…

— И рухнешь посередь дороги от потери крови. А потом умрешь. Ты хочешь умереть?

— Умереть… — раздумчиво протянул Михаил. — А вы очень здорово умеете успокаивать тяжело раненных.

— Так ты хочешь умереть? — не принял Аристов сарказма своего молодого товарища.

— Нет.

— Вот поэтому, — Артемий Платонович легко порвал сорочку на лоскуты, — ты все будешь делать так, как я тебе скажу. Понял?

— Понял, — снова попытался улыбнуться Михаил, и на этот раз у него получилось.

Сторож клиники открыл им не сразу. Мало ли кто может стучаться на рассвете. Может, это какой пьянчуга, заливший зенки и спутавший больницу с собственным домом или фатерой дамы сердца, к которой его вдруг потянуло после обильных возлияний. Или громилы с фомками и ножиками, вышедшие на дело раненько поутру, когда, как известно, сон крепок и сладок. Вот так откроешь сразу, не спрося, кто да что, а тебе фомкой по башке хрясь — и будь здоров. Или приставят нож к горлу: сказывай, дескать, паскуда, где больничная касса. А он не паскуда, он — сторож, лицо казенное, официальное, на государевой службе находящееся. И права такого, чтоб обзывать его всяческими поносными словами, а хуже того лупить по голове дубиной да приставлять к горлу ножики, никто не имеет. Оттого на нетерпеливый стук, раздавшийся в четвертом часу утра, сторож неторопливо поднялся со своей кушетки, накинул кацавейку и, шаркая по полу, медленно пошел к двери.