Государыня for real

Однако следующее тоже никуда не годилось. Послание было с Байкала, от барона Бланка. Он сухо сообщал, что все государственные деятели благополучно добрались до «Сибирского Петербурга», как он называл Иркутск. Далее он настоятельно рекомендовал государыне не выходить из дворца «даже в случае пожара». По словам Бланка, по всей России «разгорается гнев народный». Причин было две. Во-первых, отключение электричества, в котором люди (все, кроме ученых) винили лично Екатерину. Во-вторых, новый закон, устанавливающий особый налог на содержание монарха в размере одной копейки в год с каждого гражданина империи. Теперь уже никто не помнил, что нововведение придумал Ангел Головастиков в недолгую бытность свою императором. Подданные возмущались, что мало того, что Екатерина лишила их необходимого комфорта, так еще и денег с них теперь требует, пусть смехотворных, но тут сам принцип важен! Если верить барону, лидеры подпольной оппозиции взывали: «Романовы будут купаться в деньгах, а мы — в грязных холодных лужах?» Не нужно было иметь особые способности, чтобы подсчитать, что государыня будет получать более ста шестидесяти тысяч рублей в месяц. Это при том, что, например, пенсия императора в отставке Николая Константиновича составляла двести тридцать рублей в месяц. «Я делаю все возможное, чтобы погасить пламя недовольства, но, боюсь, ваше величество, для этого не хватит и всех байкальских вод… Ради собственной безопасности, ради спасения собственной жизни, наконец, не покидайте крепкие стены Зимнего», — повторял он в последних строчках.

Зато третье письмо было теплым и славным. Его прислал отец. Папенька коротко описывал «вполне удовлетворительные» условия жизни в деревушке Сарме, где поселилась команда столичных инженеров под его руководством, докладывал о подготовке к строительству Сибирского Магнита и сообщал неожиданную новость.

— Вань, они встретили Алексея! — радостно изумилась Екатерина. — Нашего Алешку! Посреди леса, представляешь? С ним все в порядке, он прямо герой, добыл им какой-то удивительный корень, из которого они наварили кофе на всю компанию… Так, и Софья с ними, — Екатерина слегка помрачнела. — Я все же надеялась, что она не потащится в сибирскую глушь, а вернется в свою Испанию… Но нет, прилипла к ним, как вечный пластырь… Тоже мне жена и дочь декабриста, — пренебрежительно фыркнула государыня.

— Не имею чести быть знакомым с твоей сестрой, но если она хоть немного похожа на тебя, Николаю Константинычу и Алеше повезло оказаться в ее компании, — Иван, как всегда, старался снять напряжение. — Похоже, она так же предана любимому, как и ты, Катя.

Он взглянул на молодую императрицу, и она различила в синих глазах плохо скрытую тоску:

— Ты ведь тоже отправилась бы за Генри на край света?

— А? Ну да, ну да, — рассеянно ответила Екатерина. — Отправилась бы на край света, чтобы сказать ему, что он негодяй, каких свет не видывал.

В конце письма папенька наспех пририсовал смешного совенка — совсем как в детстве, когда старался ее утешить. «Держись, милая Кати, не теряй лица, — советовал он в постскриптуме, — как можно больше общайся с народом, разговаривай по душам с простыми людьми, знай их радости и горести. Вдохновляй и поддерживай, тогда тебе и самой будет легче. Будь смелее. Будь решительнее. В русских людях твоя сила, а их сила — в тебе».

— И что это должно означать, интересно? — вздохнула Екатерина. — Ладно, раз папенька говорит, нужно отправляться в очередной объезд. Больше не будем носиться по улицам рысью, словно маленькие трусишки. Я бы даже и на карете поехала, как полагается государыне. Раз папенька сказал вдохновлять.

— Карета развалится сразу, — предупредил Иван. — Это та, в которую сердечки в День Гнева бросают? Я ее в конюшне видел. Так вот она и годится разве что в качестве почтового ящика. Попробуем сесть в нее, тут же распадется на части. Одно название — карета. А на самом деле фикция.

— Ладно, — насупилась Екатерина. — Тогда верхом. Но не быстро! С королевским достоинством. Поедем в Императорский центр помощи.

— Но ведь именно там собираются самые отчаявшиеся, — с тревогой сказал Иван. — А барон Бланк не рекомендовал…

— А папенька рекомендовал, — упрямо заявила Екатерина. — И несмотря на то, что он начал выражаться в стиле доморощенного Далай-ламы, я ему больше верю, чем какому-то лысому зануде. Так что хорошо, что там самые отчаявшиеся — иначе откуда мне горести народные узнавать?

— Может, хотя бы вуаль наденешь? Густую, — предложил Иван. — Мадам Столыпина вмиг соорудит. Как говорят французы, она может из ничего сделать шляпку, салат и скандал.

— Не хочу, — отрезала Екатерина. — Буду загорать лицом. И вообще, хватит меня от всего отговаривать. Я ничего такого не сделала, чтобы в парандже ходить. Разве что главную корпоративную тайну тысячелетию разболтала Пузырёву. Но больше точно ничего. Не понимаю, за что меня ненавидеть?

* * *

Все еще 28 июня

Российская империя. Санкт-Петербург. Центральные проспекты

Иван