Готика. Провинциальная версия

“Что ж, реакция – предсказуемая, – холодно рассуждал Сергей, шагая по мягкой ковровой дорожке, устилающий широкий коридор. – Они не хотят перемен, а перемены – грядут. Они испуганы, встревожены, недовольны и… и ненавидят меня. Ведь именно с моим вторжением, наглым и бесцеремонным, ассоциируются у них сегодняшние страхи и будущие потери. Переживу. Стоит ли принимать их всерьез? Тюрбанов? Первый заместитель. Всегда на вторых ролях, всегда – в замах, фигура не самостоятельная. По своему значению – скорее секретарь. Пшик. Пфук. Раздутые щеки и все. Уметь докладывать – вот его прерогатива и функция! Сколько раз ему приходилось произносить эту фразу: разрешите доложить? Строго, солидно, подобострастно, задумчиво, равнодушно и неравнодушно, скороговоркой, придавая и без того короткой фразе незначимость, и с вопросительной интонацией, и с интонацией утверждающей, и со скрытым смыслом и без всякого смысла – из пустоты в пустоту, и громко, и хрипло, и волнительно, и тяжело, и шепотом с придыханием, придавая сакраментальному вопросу эдакую интимную конфиденциальность: раз-ре-ш-шите; разрешите-е-сь; разр-штись. А в ответ: давай, Тюрбанов, докладывай, не стесняйся, на то ты и вице-мой! А Тюрбанову тоже хочется… Ах, как неутолимо, наверное, желает он стать первым, главным. Или нет? И в мыслях у него лишь одно: катилась бы перегруженная телега, что зовется жизнью, по накатанной колее и не подломилась бы у неё ось, разбросав колеса по обе стороны ветшающего остова, и не погнали бы кони, обезумевшие укусом шмеля, и не повстречались бы на его пути неприкаянные ночные разбойники – братия полутемного смутного времени, вылезшие из закоулков и углов, и не ворвались бы они в его, Тюрбановскую, жизнь, да не сожгли бы, и не разорили б его гнездо-жилище, где у него теплая печь и мягкая перина, и не соскочил бы на обочину пьяный возница, а довез бы его без приключений, без непредвиденных коллизий, что лишь треплют и изматывают душу попусту. Об этом мечтает господин Тюрбанов? Да! Вижу его насквозь! Рассчитывать на его помощь не приходится, но и мешать он не будет. Не способен. Кто там еще? Латунина, Бузулукин, Щукин. Ах, игральные карты мои! Стоит лишь прикоснуться к ним кончиками пальцев и решить, которую следует сбросить в первую очередь: Щукин, Латунина, Тюрбанов. Разберусь со всеми: кто с нами, кто – нет! А вот без пары-тройки продажных газет да десятка местных журналюг – не обойтись. Продажных? Извините, оговорился! Скажем так: бес-прин-цип-ных. Не звучит ли это порочно? Пожалуй, нет. Здоровая беспринципность во сто крат предпочтительнее и справедливее соблюдения призрачной догмы – великого Принципа, непогрешимого оплота собственной веры в единственную истину. Все зловредные заблуждения, во имя чье пытали и сжигали на кострах, устраивали военные походы и ночные погромы с кровавой резней, и обносили пустые пространства колючей проволокой – от туда, из принципа. Итак, да здравствует беспринципность – динамичное, гибкое, развивающееся, зависимое поведение индивидуума! А кто независим? Лишь глупец”.

Поймав себя на том, что увлекся и оборвав свои размышления, он, скосив глаза, посмотрел на человека, тяжело идущего рядом.

Главный фигурант – всегда проблема, вспомнил он выражение, подслушанное им из уст самого К. П. Воложина, ближайшего помощника бывшего президента. Тот обронил эту фразу на банкете, устроенным им по случаю собственной отставки. Сергей оказался там, в общем-то, случайно. Как раз в это время состоялся его короткий, но довольно бурный роман с Галей Воложиной, единственной дочерью Константина Петровича.

“Точно подмечено. Константин Петрович, однако, умница”, – мысленно похвалил Сергей некогда очень влиятельного человека и предложил:

– Выйдем на воздух? Освежимся?

– Согласен, – хмуро кивнул Максим Порфирьевич.

Тем временем напряжение в кабинете нарастало. Атмосфера сгустилась до консистенции электрической тучи, и та грозила разразиться то ли косым ураганным ливнем, то ли тусклым надоедливым дождем.