Готовься к войне

— Не получилось, и все, — угрюмо ответил финансист. — Не было ее. Все было, а этого не было. Не помню такого периода, чтоб я беззаботно пил-гулял и развлекался с девчонками. Я жалел времени на веселье. Помнишь старый студенческий гимн? «Гаудеамус»? «Возрадуемся, пока молоды». Я не хотел радоваться. Я хотел готовить себя. Тренировать. Я решил, что радоваться буду потом, когда кем-то стану. Добьюсь своего — и возрадуюсь. Все развлекались — а я упражнялся. На гитаре. По десять часов. За это меня очень уважали. И считали сумасшедшим. Но мне было все равно. Я знал, что всех обставлю. Главное — правильно распорядиться временем. Пять лет, Алиса. По десять часов в день. Без выходных. Четыре года до армии, и еще год — после… Родители, по тем временам, жили неплохо — у меня, любимого единственного сына, была своя комната. Я запирался — и бренчал. Потом понял, что гитара гитарой, а жить на что-то надо. Вагоны разгружал, пластинки продавал. На пластинках кое-что заработал, занял у кого что мог — купил аппарат. Две гитары, усилитель. Фуз. Микрофон. Сколотил команду. Зимой в кабаках лабали, летом — на танцах… Помню, стою однажды, в девяностом году, в августе, на эстраде, весь в поту, ноги не держат, на шее мозоль от ремня, в кистях судороги, пальцы — вообще в мясо… А подо мной толпа, кайфуют-танцуют, пьяные девчонки ноги задирают, портвейн рекой, дым коромыслом… Эх, думаю, вот она — моя жизнь. Они отдыхают — я работаю. Им веселье — мне кровь и труд. Вот такая была молодость.

— А банк? — спросила Алиса.

— Банк? Это было потом. Когда надоело. Когда устал. Когда на танцы стали приезжать другие люди. На машинах. В куртках кожаных. В золотых цепях. И в ресторанах стали заказывать не «Солджер форчун» и не «Йестудэй». А вот это, например, — Знаев прикрыл глаза и надтреснутым баритоном завел:

На Колыме, где тундра и тайга кругом,Среди замерзших елей и болотТебя я встретилС твоей подругой,Сидевших у костра вдвоем.

— Сейчас я ее наизусть помню, — грустно хмыкнул он. — Ночью разбуди — спою. От первого слова до последнего. А тогда — не знал. И вот подходят как-то в ресторане… Зубы желтые, сами пьяные. Спой, говорят, такую. Я говорю: не знаю. А они: что же ты тогда тут делаешь, если реальных пацанских песен не исполняешь? Братва башляет — исполняй… В общем, послал я их. И тогда они взяли мою гитару и разбили об мою голову.

— Лихо, — вздохнула рыжая. — И поэтому ты бросил музыку.

— Нет. Не поэтому. Не поэтому! Не потому я бросил, что мне по морде дали. А потому, что будущего для себя не увидел. В музыке. Я же тогда, в девяностом, целую программу выучил. Акустическую. Классику. Гитарные пьесы. Сложные. Паганини, Сарасате… Гендель… Старые приятели по училищу устроили мне прослушивание. У профессора консерватории. Хороший такой дедушка, честный…

— Что он сказал?

— Посоветовал прекратить. А сказал бы: «продолжай, парень, работай, и у тебя все получится» — я б работал… Не спал бы, не ел… Как лошадь бы работал, как зверь… И пусть бы мне хоть каждый день бандиты морду били — мне все равно. Я бы своего добился. Дополз бы. Долез. Зубами прогрыз дорогу. Но профессор не сказал.

Шмель, с грузом сладостей, солидно загудел и снялся.

— Я очень посредственный музыкант, — подытожил банкир. — Средненько звучу. Трудолюбия море, а таланта — на донышке… Есть талант — но мало…

— Больно, — сказала Алиса.

— Что?

— Мне больно. Очень.

Знаев обнаружил, что стискивает плечи девушки мертвой хваткой. Ослабил пальцы и испуганно пробормотал:

— Прости.

— Ничего. Расскажи еще что-нибудь.

— Нет. Так нечестно. Теперь ты расскажи.

— Я не умею.

Банкир рассмеялся и провел пальцами по шее подруги.

— Вот это мне всегда казалось странным. Женщина может часами болтать с приятельницей, а попросишь ее что-нибудь рассказать, — будет мяться и мямлить…

— Хорошо, — согласилась рыжая, — расскажу. Но не сейчас. Давай, показывай свой дом.

— Если честно, показывать особо нечего. Здесь всего три комнаты. Ровно столько, сколько нужно для удобного существования одного человека. Спальню ты видела, подальше — еще два зала. В одном я работаю, в другом — отдыхаю.

— А тот, где гантели и прочие тяжести?

Знаев опять рассмеялся. И тут же подумал, что слишком часто, наверное, смеется сегодня утром: это хорошо или плохо?

— Я так и знал, — сказал он. — Ты меня обманула. Ты уже все изучила.

Рыжая захихикала, совершенно по-девчоночьи. Конечно, изучила, сказал себе банкир. Искала следы предшественниц.

И не нашла.

— Там, где гантели и штанги, — комната отдыха.

— Поднимать штангу — отдых?

— Разумеется.

— А зал, где совсем пусто?

— Это кабинет. Там я работаю.

— Как же, интересно, ты работаешь в абсолютно пустом месте?

— Думаю. Кстати, там кое-что есть. Экран на стене. Компьютер.

— А стол?

— Я не использую столов, стульев и прочих кресел. Я либо стою, либо лежу. Третье положение тела — лишнее.

— А деловые бумаги? Справочники, литература?