Говори

Я описался, мне стыдно, мне тогда было уже девять лет. Ждал, когда он начнет смеяться. Но то, что он сделал, было гораздо хуже – он не смеялся. Он смотрел сквозь меня и не видел, потому что он смотрел на что-то другое, что-то, что существует только для него, и хода туда мне явно нет.

Это потом я буду думать, как это все по-идиотски просто и несправедливо, – или ты принимаешь участие в том, что тебе не хочется делать, или ты будешь просто пустым местом, ничем. Что так во всем, и никому не важно, к чему могут привести твои действия или – что еще хуже – к чему в конце концов приводит бездействие. Потом, а тогда мне было просто неуютно, так, как будто я лишний здесь: никому не брат, никому не внук и не сын.

* * *

А еще я помню, как Женя впервые (кажется) открыл для себя чудесный мир чужих эмоций, выяснил опытным путем, что на них можно влиять в зависимости от того, что ты хочешь перед собой увидеть. Мама тогда взяла нас с собой в банк. После работы она зашла за нами на продленку, а потом мы пошли в отделение банка. Часов шесть вечера, конец рабочего дня, была большая живая очередь, потому что в терминале с номерками закончилась бумага.

Женя приметил мальчика сразу. Он стоял через три человека от нас, его мать с тяжелыми сумками сидела на скамье. Было душно, и мальчик был весь потный, у него уже явно было ожирение, тут не свалишь на крупную кость. Женя смотрел на мальчика в упор, в спину, пока тот не оторвался от своей приставки и не встретился взглядом с ним. С хорошо мне знакомым ничего не выражающим взглядом.

Мальчишка отвернулся. Потом посмотрел через плечо. Женя изучал его, как изучал отрубленную голову курицы, как изучал игрушки – свои и мои тоже, ему было без разницы, он разбирал по частям машинки, расковыривал картонные башенки макетов миниатюрных домов – просто чтобы посмотреть, что внутри, и тут же потерять к этому всякий интерес.

Мальчику становилось все неспокойнее. Женя смотрел и смотрел на него, пока тот не побежал к матери. Та его, кажется, отругала, я не помню. Я помню только, что начал понимать: рядом со мной находится нечто, оно видит то, что не видно мне. Что это скорее страшно, чем плохо или хорошо. Что я, маленький Игорь, любимец мамы, очень много времени должен проводить наедине с тем, кто в одиннадцать лет любит пугать толстых мальчиков и трогать отрубленные головы животных. Я тогда этого не ценил, его – не ценил, я только вдруг осознал, что Женя поймет – скоро, скорее всего скоро – что рядом с ним живой брат, брат, которому тоже можно сделать больно.

* * *

О том, как это работает. Человек не может постоянно испытывать страх и боль. На самом деле боль длится всего секунд семь или восемь, а после наш воспаленный мозг, или то, что называют душой, попадает в воронку, накручивает и изучает, смотрит и смотрит на повторе, перепроживает вновь. И эта несколькосекундная боль может длиться годами – ее фантом, отголосок, помноженный на все, что мы знаем или будем знать.

Но постоянный дискомфорт рано или поздно перерастает в норму, мы защищаем себя, убеждаясь в том, что боль – это кайф, а смерть – это жизнь, или еще что-то в том же роде. По законам всех книг серии «Психология за час» я должен был сломаться, и быстро. Возненавидеть брата до белого шума в ушах, а если на это не хватит смелости, преклоняться ему подобострастно и раболепно до тех пор, пока это не станет страшнее возможной изначально ненависти.

Я слабак. Я люблю самые легкие пути и потому выбрал второе.

Я люблю брата настолько, что не могу об этом говорить. Потому что я не желаю делиться с миром своей любовью. Не стоит упоминать имя бога всуе – вы вообще заслуживаете ли это знать? Это еще приведет к конфликтам, внутренним и внешним, но потом, сейчас нам девять и одиннадцать лет, я заперт в комнате с монстром, и потому мне очень страшно засыпать. Я еще совсем не ценю то, что ночью я могу смотреть на него в упор, рассматривать его, и мне ничего за это не будет, сейчас мне просто страшно оставаться с Женей наедине, и я только и делаю, что нахожусь с ним один на один, что бы ни происходило и куда бы мы ни шли. Женя и его хвост, Женя и его тень.

* * *

А вот мама Женю не любит. Однажды, когда дома были друзья отца и взрослые пили вино на кухне и смеялись своим шуткам в мире, куда детям вход заказан, мама посадила его на стул в комнате. Он что-то сделал, не помню что, но отец точно был зол, сказал, что Женя наказан и ко взрослым не пойдет. Мама взяла его за руку и отвела в нашу комнату. Она посадила его на стул. Сказала, что ему следует подумать о своем поведении. (Что он сделал? Опять кидал камнями в котов во дворе, или до котов он додумался уже позже?) Посадила на стул. А мне велела идти с ней на кухню, потому что папа сказал, что Женя наказан, а я не отлипаю от него никогда, и ей это, кстати, тоже не нравится совсем. Женин вечер – подумать о своем поведении, а не играть с братом.

Хотя какие уж тут игры.

И я сидел со взрослыми, а когда надоело, незаметно выскользнул в коридор. Было уже совсем темно, вечер почти совсем перешел в ночь, а они все сидели.