Грабеж

Добросклонцев встал. Поднялся и Пришелец.

— Мне пора, — сказал Юрий Иванович. — Простите меня за неожиданное вторжение и за отнятое у вас время.

Ипполит Исаевич развел руками, и жест этот говорил: да что там — раз надо, так надо. Он проводил гостя не до лифта, а лишь до двери и пожелал удачи.

Расставшись, оба подводили итоги встречи, и, как ни странно, оба пришли к заключению, что встреча была полезной. Добросклонцев, опасаясь, что Пришелец может за ним следить, в управление не пошел, а направился пешком до Пушкинской площади, сел там на третий троллейбус и через час уже был у себя дома. В пути анализировал разговор с Пришельцем. Зачем Ипполит Исаевич, отвечая на его главный вопрос, вслух разбирал два возможных варианта нападения и при этом ставил себя в невыгодное положение? Конечно же, чтобы убедить в своей искренности. Впрочем, в искренность они играли оба, и оба не верили друг другу. Ставя себя в положение возможного наводчика, Пришелец тут же перечеркивал версию: он не такой чурбан, чтобы воспользоваться услугами заурядных уголовников, а в том, что они именно такие, болваны, Пришелец осторожно, без нажима, пытался убедить Добросклонцева. Юрий Иванович отдавал должное собеседнику: он тонко и, главное, уверенно вел партию. Все казалось естественно и логично. Разве что с Зубровым перебор получился, — хвастнуть решил и предупредить, смотрите, мол, какие у меня друзья, а потому и подозревать меня нелепо. Впрочем, кто такой Зубров, надо выяснить. Может, в природе такого не существует, или, нежели и есть такой, может, он о Пришельце никогда и не слыхал. Проверить не трудно. И что ж получается? Слишком упрямо, хотя и не грубо, Ипполит Исаевич отводит от себя подозрение. И чем настойчивей он это делает, тем больше на него падает подозрений. Но подозрения к делу не подошьешь, нужны неопровержимые факты, а их, пока нет.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

После ухода Добросклонцева Ипполит Исаевич почувствовал смертельную усталость, и не столько физическую, сколько духовную. К этой усталости примешивалось чувство настороженности и подозрительности, переходящее в тревогу. Он не верил ни одному слову Добросклонцева и считал, что его сегодняшний визит был не что иное, как своеобразная разведка. Ни в каком содействии Пришельца милиция не нуждалась, да и не могла рассчитывать на его помощь. Ипполит Исаевич допускал, что его подозревают в причастности к ограблению ювелира, но только подозревают: никаких фактов у следствия нет и быть не может.

Стоило только так подумать, как в памяти всплывал Коньков. Где гарантия, что он не проболтается, не заговорит и не выведет следствие на Павлова? Анатоль — орешек твердый, на него можно положиться, но лучше бы этого не случилось.

Ипполит Исаевич наполнил ванну теплой водой, сыпанул в нее хвойного порошка. Он вспоминал весь свой разговор с Добросклонцевым и мысленно похвалил себя за сдержанность и немногословие. Конечно, с Зубровым получилось нехорошо. Зачем было называть это имя? — упрекнул себя с досадой. Досада эта усиливала тревогу.

Ипполит Исаевич разделся и вошел в ванну. Он лег на спину, подложив под голову поролоновую подушку. Расслабил мышцы и смежил веки, стараясь ни о чем не думать. Вообще не думать невозможно: он хоронился от неприятных мыслей. Никак не мог понять причины неожиданно нахлынувшей тревоги. Казалось, нет серьезной опасности. Никто не докажет, что он, Ипполит Пришелец, организовал налет на квартиру Бертулина. А Коньков? С Коньковым они незнакомы. Но… Коньков знает Павлова и еще — Коньков знает, зачем шли к, ювелиру, не за часами же. Павлову надо прекратить всякую связь с Коньковым, исчезнуть. А может, лучше исчезнуть Конькову? Исчезнуть навсегда. А это значит — «мокрое дело». Благословить на такое Пришелец мог только в крайнем случае. До сего времени крайнего случая не было. Да есть ли он и сейчас — Ипполит Исаевич не был уверен. Но отчего же такая тревога на душе?

Он вышел из ванной, не испытав, как обычно, наслаждения и даже не почувствовал облегчения. На мокрое тело надел голубой, отороченный мехом махровый халат и лег на диван. Нужен срочно Анатоль. А он не звонит. И так всегда: когда не нужно, он мозолит глаза, а когда нужен, его днем с огнем не сыщешь. К тревоге добавилось чувство одиночества и неустроенности. В последнее время это чувство все чаще навещало его и в самое неподходящее время. Приходило оно обычно по вечерам, когда он один оставался дома в большой квартире, на вид такой обжитой, благоустроенной. Но в те часы казавшейся ему пустой, ненужной и чужой, словно он в ней временный жилец.