Грабеж – дело тонкое

– Не может быть...

– Да! Да! Вы были правы. Этот Решетуха-Сутягин действовал в одной упряжке с Савойским и Кантиковым. Молодец Александр Владимирович... Кстати, завтра я выношу приговор по делу Андрушевича. Теперь тут все предельно ясно.

– А вторая новость?

– Нашего Кислицына переводят в областной суд. – Паша бросил косой взгляд на Струге, пытаясь угадать его реакцию. Однако тот выслушал новость, даже не моргнув глазом. Лишь зацепил из кармана сигарету и вставил ее в рот. – Вчера на квалификационной коллегии его утвердили, так что теперь наш Игорь Пантелеевич – судья областного суда...

Струге вдруг рассмеялся:

– Жди теперь качества работы, товарищ Левенец! Будет тебе качество... Ладно, шучу. Насколько мне известно, он кассационные жалобы рассматривать не будет.

– Так вы знали?? О Кислицыне?

Вместо ответа Струге сладко потянулся.

– Вы почему такой загорелый?

– На реку с Пащенко ездили.

– А царапина на щеке откуда?

– Царапина? Так... Пащенко шампуром зацепил.

– Что, весело было? – не без зависти справился Левенец.

– Да. – Струге вздохнул и стал серьезным. – Два баяна порвали. Ладно, пойду. Завтра – первый день отпуска, нужно получить отпускные и зарплату, пока Роза Львовна домой не свалила.

Легко поднявшись, Антон подошел к двери и потянул ручку на себя.

– Ты мой домашний знаешь, Паша. Не стесняйся, я всегда буду тебе рад. С Рольфом познакомлю... И не смей уставать. Не смей, слышишь?

Дверь захлопнулась, и Павел Максимович остался один.

Зашел Струге – зашла в кабинет и какая-то невидимая сила. Струге вышел, а сила осталась. Левенец, забыв о делах, сидел в кресле и смотрел в окно. Где-то там, внизу, проезжали машины и слышался цокот женских каблучков, бились крыльями о подоконники мировых судей голуби и шумели уже окончательно распустившимися, уже покрытыми пылью листьями клены. Левенец сидел и думал о том, как смешны и бестолковы были его первые выводы, его, попавшего в суд, где работал Струге. За последние два месяца он стал Паше ближе, он проявился в совершенно неожиданных явлениях и поступках. Два месяца назад он играл с молодым судьей, как кошка играет с мышкой, проверял его, пытаясь выяснить, чего он, Паша Левенец, стоит. Теперь, когда Антон Павлович свободно заходит к нему в кабинет и просит быть сильным, для Левенца открылась последняя истина.

Он выдержал. Он не бросился в поток событий, наблюдая, как его оценивают со стороны. Струге дал ему главное – умение уважать себя и свое собственное судейское мнение. Ну и что, что это не он дал Земцову ключ к разгадке тайны Сутягина-Решетухи? Что с того, что Земцов сам понял, как разгадать эту загадку? В обязанности Антона Павловича не входит поиск опасных прступников и распутывание криминальных клубков. Он судья, и долг велит ему судить. Судить и... помогать.

Левенец шел домой и думал о том, как пройдет его завтрашний процесс. Как будут рады родственники Андрушевича, когда конвой выпустит Артема из клетки зала заседаний. Он думал о том, как благодарно будут смотреть ему в спину те, кто эти несколько месяцев молил бога о том, чтобы судья оказался в своем уме и недоступен для сторонних просьб. Эти люди молили о том, чтобы судья по фамилии Левенец, с которым, возможно, они уже никогда не столкнутся в этой жизни, оказался не из тех, кто судит, а из тех, кто рассуждает...

Как важно не совершить первую ошибку... Не подчиниться давлению, посулам и просьбам, не ошибиться, выдавая желаемое за действительное. Как это трудно сделать, когда оно так рядом и так доступно. Ошибившись раз, потом остановиться трудно. Посадив маленькое, невидимое пятно на мантию, оттереть его невозможно. Пыль и грязь на черном видятся лучше, чем на белом. Не потому ли мантии черны, как смоль?

Паша Левенец, молодой судья, едва не ошибся. Но он обязательно сделал бы это, не окажись рядом одного неплохого человека. Судьи по фамилии Струге.

Он просил Пашу не уставать. Значит, уставать нельзя. Значит, все только начинается...