Град огненный

Я открываю рот, чтобы ответить отказом. Но ощущаю, как скрежещет внутри головы рубильник, грозя сорваться с "нейтрали" в позицию "вкл". Думаю: "Женщина за рулем… женщина в политике… к некоторым вещам в этом мире тяжело привыкнуть".

Но все же произношу:

— Спасибо. Кроме того, ваша помощь понадобится в решении еще одной проблемы.

— Касаемо Расса? — спрашивает Хлоя.

Я утвердительно киваю и сжимаю кулаки, ощущая, как лениво начинает вскипать внутренняя тьма.

— Да. Расс так жаждет доказать свою невиновность, что готов повторно пройти испытание Селиверстова. Я не хотел бы этого допустить, — и пока Хлоя превращается в соляную статую с болезненно заломленными бровями и приоткрытым ртом, я обхожу ее, открываю дверцу с пассажирской стороны и желчно добавляю: — Но никто — ни вы, ни я сам — не знает, какую альтернативу предложить следствию, верно?

* * *

У людей в ходу пословица: "Если на стене висит ружье, оно обязательно выстрелит".

Васпы были ружьями. И даже реабилитационная программа, даже прикрепленные кураторы не были достаточной гарантией для того, чтобы пускать монстров в человеческое общество. Чтобы ружья не выстрелили, к ним применили метод Селиверстова.

Не знаю, работал ли этот человек на Шестой отдел. Не знаю, как и почему он принял участие в Дарском эксперименте, и никто не ответит на вопрос, а не прикрывалась ли именем Селиверстова целая группа ученых. Но две вещи могу сказать с уверенностью: первое — метод (испытание, тест, ментальная блокада — черт знает, сколько эпитетов имелось у этой процедуры) действительно работал, и второе — это была крайне неприятная штука.

Гораздо неприятнее, чем инициация у Королевы.

Торий подтвердил, что за основу взята процедура перерождения, а в самом препарате содержится львиная доля синтетического яда. Только если при инициации запускались вложенные на генетическом уровне механизмы уничтожения, то тест Селиверстова, напротив, блокировал их. Наиболее безболезненным и привычным для васпы способом.

Беда теории в том, что она зачастую расходится с практикой, не так ли?

Я до сих пор помню прохладу клеенки, покрывающей кушетку. Помню, как запястья и щиколотки стянули ремни. И голова моя запрокинулась на валик — так, что мне казалось, вот-вот переломятся шейные позвонки.

— Ты готов? — спрашивает доктор, имени которого я не запомнил.

— Да, — отвечаю тогда. А теперь понимаю, что был слишком самоуверен. К такому невозможно подготовиться, как невозможно предугадать налет васпов, как невозможно представить, через что придется пройти во время перерождения. Но это — единственный способ снова обрести человечность. И я соглашаюсь.

И это — последнее слово, которое я произношу, потому что в тот же миг в рот мне закладывают резиновую трубку. Полагаю — чтобы я не откусил себе язык, когда сквозь мозг пройдет многократно усиленный разряд. Я ощущаю, как к моим вискам и к груди крепятся смоченные в растворе электроды. Потом что-то прокалывает кожу на локтевом сгибе и в вену вливается раствор, от которого моментально немеют и отнимаются пальцы.

— Дай знать, когда анестезия подействует, — издалека доносится чужой голос.

Какое-то время я жду. А мои мышцы наливаются тяжестью, деревенеют, а затем отнимаются вовсе. И это похоже на смерть — лишь с той разницей, что мое сознание все еще живо. Тогда я несколько раз закрываю и открываю веки. И краем глаза вижу, как доктор сверяется с приборами, установленными у моей кушетки.

— Пациент готов, — резюмирует он. — Начинаем.

Тогда я слышу щелчок.

Он похож на щелканье затвора, когда в магазине не остается патронов. На хруст, с каким проламывают лобную кость. На миг выключается овальное и ослепительно белое солнце. И вспыхивает снова.

Пламя моментально опаляет лицо. Лопается и истекает пузырящейся жидкостью уцелевший глаз. Кожа сворачивается хрусткой корочкой. Волосы горят. Горит и перетекает по мышцам пламя. И я кричу… вернее, хочу закричать, потому что не могу издать ни звука.

"Не сопротивляйся, — шипит кто-то голосом давно мертвого Рихта. — Впусти…"

А потом кто-то начинает копаться в моем мозгу. Кто-то ворошит мой поджаренный мозг, как угли в костре.

"Уберите! — мысленно визжу я и повторяю на одной ноте: — Уберите! Уберите-уберите-убе…"

Голова взрывается. Кости распадаются в прах и пепел. Не остается ничего. Ни мыслей, ни воспоминаний. Меня не остается тоже…

Я помню, что в коконе время двигалось по-другому. Тест Селиверстова — тот же кокон. Мне казалось, что прошла вечность. На деле — без малого два часа.

Я едва успеваю очнуться, как меня тут же рвет на пол. Кто-то подталкивает мне стакан сладкого чая. Я беру его обеими руками, как младенец, и пью жадно, половину, конечно, проливая на себя. И только потом понимаю, что нахожусь не в палате, а в столовой, которая теперь почему-то пустует. Напротив сидит Торий и держит в руках портативную камеру.

— Как ты? — участливо спрашивает он.

Я со стуком опускаю стакан на стол и отвечаю:

— Дерь… мо…

И не заканчиваю, потому что меня снова рвет.

— Теперь все закончилось, — терпеливо говорит Торий. — Все хорошо.