Град Петра

   — С майоршей не сладилось, что ли? — допытывался светлейший. — Обижаешь свата.

Не забыл разве? Однако царь сватал усиленно — в остерии, когда праздновали закладку Адмиралтейства. Посадил Доменико и Гертруду против себя, соединил их руки, запел голландскую свадебную песню.

   — Женитьба зачем? — пожал плечами архитект. — Жениться и уехать?

   — Домой тянет?

   — Пора уже...

   — Побудь ещё... Фортификацию сдашь — потом езжай! Жалованье прибавим.

Редуты, расположение их губернатор одобрил. Радость невелика. Значит, построишь — и отправляйся! Для его светлости ты фортификатор. Может, и для царя... И больше ты не нужен. Не тебе завершать Адмиралтейство, воздвигать столицу. Царь пригласит зодчих знаменитых — не чета какому-то Трезини из Астано...

Он подозревал это. Намёк достаточно ясен. Да, не нужен больше, не нужен…

   — Жалованье прибавим, — повторил губернатор.

Доменико отшатнулся.

   — Нет... Прошу Baс!

Светлейший так и не понял ничего. Доменико замкнулся, затаил боль. Кинулся к Брюсу, но, устыдившись, выдавил:

   — Не любит меня губернатор.

Комендант улыбнулся:

   — Полно! У него семь пятниц на неделе.

Чуть полегче стало.

Зима уходила нехотя; снег, за ночь отвердевший, превращался в слякоть, душили туманы. А в Астано цветут сады... В сновидениях оживало детство.

«Я увидел козлёнка, того самого, — он лизал мне щёку. Затем мы попали на льдину, она трещала под нами, я очнулся от испуга».

Девять лет ему было... Дорога к озеру, к пристани, шла через Астано, по ней гнали скот, проданный на бойню, — кормить город Лугано. Козлёнок отстал от стада. Маленький, чёрное пятнышко на лбу, шерсть длинная, почти до земли. Доменико не окликнул погонщиков. Спрятать малыша, спасти... Привязал на винограднике, бегал туда, носил еду. Через несколько дней козлёнок пропал. Убежал, или утащили его... Доменико плакал и сквозь слёзы признался старшим в своей проделке. Отец сказал, что это воровство, отхлестал ремнём.

Сон и пережитое — всё просится на бумагу. Письмо необычно длинное. Доменико беспокоится: здоровы ли родные? «Надо мне возвращаться, хватит ходить по предательскому льду. Царь доволен мной, труднее служить губернатору. У него на неделе семь пятниц, как говорят русские. Но покинуть сейчас Петербург невозможно. Было бы нечестно бросать начатое».

«Благословите меня, я женился, — сообщил Доменико родным. — Её зовут Гертруда, она немка и нашей веры, вдова офицера, очень чистоплотная и прекрасная кухарка. После венчанья мы приняли гостей — господина Брюса с женой и вице-адмирала Крюйса[56]. Гертруда умудрилась испечь хлеб с тмином, сладкий пирог, нафаршировала баранину. Жаль, нет у нас кукурузной муки для поленты».

* * *

Снова побились об заклад Анкерштерн и Майдель — отнять у царя Ингрию, Петербург разорить.

Сил прибавилось на море и на суше. Имеются сведения лазутчиков и добытые тайным образом карты. Анкерштерн обещает банкет на флагманском своём корабле в честь победы, не позднее середины июня. О флоте русском адмирал отзывается со смехом. Где левиафаны, которыми хвастал Пётр? Лишь с портрета грозят. Командует норвежский мужик, такелажник какой-то!

Пётр и своих привёл в замешательство, когда нацепил на треуголку Крюйса кокарду вице-адмирала. Просоленный моряк, изведавший нравы всех океанов, он воевал разве только с пиратами. Чем приглянулся царю? Ведь первая их встреча, шесть лет назад, едва не кончилась ссорой.

Волонтёр Питер Михайлов увидел Крюйса на Ост-Индской верфи за работой. Обер-мастер такелажа, он вязал хитрейший морской узел и ворчал, раздувая ноздри крючковатого носа.

   — Вылупился... Шляются тут...

Ловкие, цепкие руки зачаровали Петра. А норвежец терпеть не мог праздных зевак. Тогда только подобрел, когда великан-московит сам сплёл два конца троса точно так же.

Царя предупреждали: характер у норвежца скверный. Ужиться с ним тяжело, придирчив невозможно. Стонут от него работники.

   — Злой мастер, ух злой! — нахваливал Пётр. — Авось шкуру спустит с лентяев.

Нанялся Крюйс охотно. Хаживал он к Новой Земле, промышлял тюленя, с русскими ладил. Война лишь раззадорила. Для норвежца Карл — поработитель.

Первые слова, услышанные от него на российском флоте, были бранные. Подобно урагану его появление. День-деньской распекал подчинённых, вечерами строчил петиции:

«На 1500 человек в судовых командах 600 ружей. Не хватает и кремней. Чинить ружья в крепости отказываются, а сами не можем за неимением инструмента».

Худо закреплённая пушка вызывала вспышку ярости, как равно и щербина на палубе. Клялся уехать сейчас же, бросить к чёртовой матери плавучий грязный свинарник, ораву олухов и нерях. А через пять минут, выловив из котла кусок тухлого мяса, кидался искать виновных. Воров — интендантов, родовитых белоручек и зазнаек, обижающих матроса, — норвежский мужик ненавидит люто. Полетели жалобы — царь и адмирал Апраксин то и дело вынуждены разбирать.

Среди врагов Крюйса — Александр Кикин, бывший волонтёр. Оттеснённый Меншиковым, он затосковал, стал нерадив. Заготовка мачт в приладожских лесах опостылела, оттого и изделия с изъяном, а Крюйс бракует беспощадно.