Граф божьей милостью

Еще часок ушел на сборы, после чего мы продолжили путь. Перед самой Жироной уже переодевшаяся в черное облачение Исидора, совершенно не стесняясь окружающих, впилась в меня долгим страстным поцелуем, после чего больше не показывалась из своей кареты.

В городе я проинформировал алькайда о случившемся, затем направился в монастырь.

За свою средневековую эпопею я немало повидал подобных заведений, в том числе и женских, так что примерно представлял, что увижу. Что приходит в голову при слове «монастырь»? Правильно: тлен, мрак, смирение, безысходность, аскетизм и так далее. Все всегда этому соответствовало.

Вот и внешний вид монастыря Святого Даниэля оправдал мои представления — большое мрачное здание-крепость с несколькими пристроенными башнями, обнесенное высоченной мощной стеной. От него прямо веяло мрачной безысходностью и фатализмом.

Естественно, никто меня внутрь сразу не пропустил. Две атлетически сложенные привратницы, пренебрежительно скривив казенные угрюмые физиономии, грубыми голосами повелели ждать, затем мощные створки с лязгом захлопнулись.

Торчать перед воротами пришлось около часа, после чего те же монашки препроводили меня в сам монастырь.

А вот внутри… Внутри я испытал полный когнитивный диссонанс, сиречь разрыв шаблона.

Для начала, комната ожидания, или как там называют подобные монастырские помещения, ничуть не напоминала тюремную камеру, как я себе представлял. Изящная резная мебель, выложенный мрамором пол, магрибские ковры, в которых нога утопала по щиколотку, серебряные поставцы с восковыми свечами и шитые золотой нитью гобелены — комнатка могла дать честь любому дворцовому помещению.

Дальше — больше.

Мне оказала честь, явив себя, сама настоятельница монастыря, матушка-аббатиса Фермиона — надменная дама, сохранившая, несмотря на почтенный возраст, свою величественную красоту. Правда, возраст я оцениваю по средневековым меркам. Ей вряд ли было больше пятидесяти лет, а выглядела максимум на сорок пять.

Усыпанные перстнями холеные руки, отличная осанка и подтянутая фигура, ухоженное лицо с умело нанесенным макияжем — черт побери, несмотря на монашеское облачение, настоятельница больше походила на… на королеву, не меньше, уж поверьте.

— Итак, сын мой… — Аббатиса окинула меня строгим взглядом и грациозно изволила присесть в венецианское кресло из эбенового дерева. — Что привело тебя в нашу скромную обитель?

— Матушка… — Я почтительно поклонился.

— Присаживайся, сын мой. — Фермиона небрежно указала мне на второе кресло.

— Благодарю, матушка…

Миловидная послушница тут же наполнила серебряные чаши вином из изящного кувшина магрибской работы. Одну с поклоном вручила настоятельнице, а вторую почтительно передала мне.

При этом очаровательно покраснела.

— Я хотел бы увидеть свою мать, в миру — графиню Изабеллу д’Арманьяк… — Отпив вина, я понял, что и оно под стать монаршим особам.

Н-да… смирением и аскетизмом тут и не пахнет. Черт побери, куда я попал?

— Из чего исходит твое желание, сын мой? — Настоятельница окинула меня пристальным оценивающим взглядом, больше подходящим опытной придворной даме, чем монашке.

— Сыновья любовь, матушка, — почтительно и смиренно ответствовал я.

— Похвальное желание, сын мой. — Аббатиса поощрительно кивнула. — Ну что же, мы можем удовлетворить твою жажду.

— Вы добры ко мне, матушка.

— Однако мы не будем принуждать сестру Иоанну в случае ее нежелания видеть тебя…

Далее последовала долгая беседа, во время которой настоятельница развела меня как мальчишку на щедрое пожертвование в пользу обители. Впрочем, я был готов дать и больше, чтобы наконец увидеть мать. Черт с ними, с деньгами, хорошо хоть не использовали по мужскому назначению.

Наконец аббатиса свалила. Последовало томительное ожидание, во время которого я чуть не сошел с ума от волнения. Дело в том, что я настолько свыкся со своей нынешней ипостасью, что воспринимал Изабеллу д’Арманьяк как свою настоящую мать.

Тихонько скрипнула дверь, в комнату вошла изящно сложенная хрупкая женщина в монашеском облачении.

Мать ничуть не постарела за эти годы и сохранила свою ослепительную красоту. Именно такой она являлась ко мне в видениях.

— Матушка! — Совершенно себя не контролируя, я бросился к матери, упал на колени перед ней и крепко обнял.

— Жан! — всхлипнула женщина, прижимая меня к себе. — Какой ты стал взрослый…

— Матушка…

Несколько минут ушли на откуп эмоциям. Что совсем неудивительно после стольких лет разлуки. Потом мы долго говорили. Я без утайки поведал все, что случилось со мной за эти годы, с момента побега из Лектура и рутьерских времен до своего нынешнего положения. Мать слушала, крепко держа меня за руки. При этом не проронила ни слезинки, и только по лицу было заметно, чего это ей стоило.

— Две девочки, матушка. Очаровательные, умницы. Сейчас при дворе дюшесы Бретонской в качестве фрейлин. — Я передал две маленькие миниатюры работы Фена матери.

— Красавицы… — Изабелла ласково улыбнулась, смотря на портреты своих внучек, и строго поинтересовалась: — Ты их признал?

— Конечно же, мама. Сразу после рождения.