Граф де Монте-Кристо (Части IV, V, VI)

— Не пугайтесь, не зовите, — сказал граф, — пусть в сердце вашем не остается ни тени подозрения, ни искры беспокойства: человек, которого вы видите перед собой (вы правы, Валентина, на сей раз это не призрак), — человек этот самый нежный отец и самый почтительный друг, о каком вы могли бы мечтать.

Валентина не отвечала; этот голос, подтверждавший, что перед ней не призрак, а живой человек, внушал ей такой страх, что она боялась откликнуться, но ее испуганный взгляд говорил: "Если ваши намерения чисты, зачем вы здесь?"

Со всей необычайной проницательностью Монте-Кристо мгновенно понял все, что происходило в сердце девушки.

— Послушайте меня, — сказал он, — вернее, посмотрите на меня, на мои воспаленные глаза, на мое лицо, еще более бледное, чем всегда: четыре ночи я ни на миг не сомкнул глаз, четыре ночи я вас сторожу, оберегаю, охраняю для нашего друга Максимилиана.

Радостный румянец залил щеки больной; имя, произнесенное графом, уничтожало последнюю тень недоверия.

— Максимилиан!.. — повторила Валентина, так сладостно ей было произносить это имя. — Максимилиан! Так он вам во всем признался?

— Во всем. Он сказал мне, что ваша жизнь — его жизнь, и я обещал ему, что вы будете жить.

— Вы ему обещали, что я буду жить?

— Да.

— Вы сказали, что охраняете, оберегаете меня. Разве вы доктор?

— Да, и поверьте, лучшего вам сейчас не могло бы послать Небо.

— Вы говорите, что не спали ночей, — сказала Валентина. — Где же вы были? Я вас не видела.

Граф указал рукой на книжный шкаф.

— За этой дверью, — сказал он, — она выходит в соседний дом, который я нанял.

Валентина отвернулась, вся вспыхнув от стыда и негодования.

— Сударь, — сказала она с неподдельным ужасом, — ваш поступок — беспримерное безумие, и ваше покровительство весьма похоже на оскорбление.

— Валентина, — сказал он, — в эти долгие бессонные ночи единственное, что я видел, — кто к вам входит, какую пищу вам готовят, какое питье вам подают; и когда питье казалось мне опасным, я входил, как вошел сейчас, опорожнял ваш стакан и заменял яд благотворным напитком, который вместо смерти, вам уготованной, вливал в вас жизнь.

— Яд! Смерть! — воскликнула Валентина, думая, что она опять во власти лихорадочного бреда. — О чем вы говорите, сударь?

— Тише, дитя мое, — сказал Монте-Кристо, снова приложив палец к губам. — Да, я сказал: яд, да, я сказал: смерть, и я повторяю: смерть. Но выпейте это. (Граф вынул из кармана флакон с красной жидкостью и налил несколько капель в стакан). Выпейте это и потом уже ничего больше не пейте всю ночь.

Валентина протянула руку; но, едва коснувшись стакана, испуганно отдернула ее.

Монте-Кристо взял стакан, и, отпив половину, подал его Валентине, которая, улыбнувшись, проглотила остальное.

— Я узнаю вкус моего ночного напитка, — сказала она. — Он всегда освежает мне грудь и успокаивает ум. Благодарю вас, сударь.

— Вот как вы прожили четыре ночи, Валентина, — сказал граф. — А как жил я? Какие жестокие часы я из-за вас здесь провел! Какие ужасные муки я испытывал, когда видел, как наливают в ваш стакан смертоносный яд! Как я дрожал, что вы его выпьете прежде, чем я успею выплеснуть его в камин!

— Вы говорите, сударь, — продолжала Валентина в невыразимом ужасе, — что вы пережили тысячу мук, видя, как наливают в мой стакан смертоносный яд? Но тогда, значит, вы видели и того, кто его наливал?

— Да.

Валентина приподнялась на постели и, прикрывая грудь, бледнее снега, вышитой сорочкой, еще влажной от холодного пота лихорадки, с которым теперь смешался ледяной пот ужаса, спросила:

— Вы видели?

— Да, — повторил граф.

— Это ужасно, сударь, вы хотите заставить меня поверить в какие-то адские измышления. Как, в доме моего отца, в моей комнате, на ложе страданий, меня продолжают убивать? Уйдите, сударь, вы смущаете мою совесть, вы клевещете на божественное милосердие, это немыслимо, этого быть не может!

— Разве вы первая, кого разит эта рука, Валентина? Разве вы не видели, как погибли маркиз де Сен-Меран, маркиза де Сен-Меран, Барруа? Разве не погиб бы и господин Нуартье, если бы то лекарство, которым его пользуют уже три года, не предохраняло его, побеждая яд привычкой к нему?

— Боже мой, — сказала Валентина, — так вот почему дедушка последнее время требует, чтобы я пила все то, что он пьет?

— И у этих напитков горький вкус, как у сушеной апельсинной корки? — живо спросил Монте-Кристо.

— Да, да!

— Теперь мне все понятно! Он тоже знает, что здесь отравляют, и, может быть, даже знает кто. Он начал вас приучать — вас, свое любимое дитя, — к убийственному снадобью, и действие этого снадобья было ослаблено. Вот почему вы еще живы — чего я никак не мог себе объяснить, — после того как четыре дня тому назад вас отравили ядом, который обычно беспощаден.

— Но кто же убийца, кто отравитель?

— Теперь я вас спрошу: видели вы, чтобы кто-нибудь входил ночью в вашу комнату?

— Да. Часто мне казалось, что я вижу какие-то тени, вижу, как тени подходят, удаляются, исчезают; но я их принимала за порождение лихорадки, и сегодня, когда вы вошли, мне долго казалось, что я брежу или вижу сон.