Граф Монте-Кристо

— А куда вы едете, граф? — спросила Жюли.

— Сначала в Марсель, сударыня.

— В Марсель? — повторила Жюли.

— Да, и я похищаю вашего брата.

— Граф, верните его нам исцеленным, — сказала Жюли.

Моррель отвернулся, чтобы скрыть краску, залившую его лицо.

— А вы заметили, что он болен? — спросил граф.

— Да, и я боюсь, не скучно ли ему с нами.

— Я постараюсь его развлечь, — сказал граф.

— Я к вашим услугам, сударь, — сказал Максимилиан. — Прощайте, дорогие мои; прощай, Эмманюель; прощай, Жюли!

— Как, ты уже прощаешься? — воскликнула Жюли. — Разве вы сейчас едете? а вещи? а паспорта?

— Всегда легче расстаться сразу, — сказал Монте-Кристо, — я уверен, что Максимилиан обо всем уже позаботился, как я его просил.

— Паспорт у меня есть, и вещи мои уложены, — сказал Моррель беззвучно, спокойным голосом.

— Отлично, — сказал, улыбаясь, Монте-Кристо, — вот что значит военная точность.

— И вы нас так и покинете? — сказала Жюли. — Уже сейчас? Вы мне подарите нам ни дня, ни даже часа?

— Мой экипаж у ворот, сударыня; через пять дней я должен быть в Риме.

— Но разве Максимилиан едет в Рим? — спросил Эмманюель.

— Я еду туда, куда графу угодно будет меня везти, — сказал с грустной улыбкой Максимилиан. — Я принадлежу ему еще на месяц.

— Почему он это говорит с такой горечью, граф?

— Ваш брат едет со мной, — мягко сказал граф, — поэтому не тревожьтесь за него.

— Прощай, сестра! — повторил Максимилиан. — Прощай, Эмманюель!

— У меня сердце разрывается, когда я вижу, какой он стал безразличный ко всему, — сказала Жюли. — Ты что-то от нас скрываешь, Максимилиан!

— Вот увидите, — сказал Монте-Кристо, — он вернется к вам веселый, смеющийся и радостный.

Максимилиан бросил на Монте-Кристо почти презрительный, почти гневный взгляд.

— Едем! — сказал граф.

— Но раньше, чем вы уедете, граф, — сказала Жюли, я хочу высказать вам все то, что прошлый раз…

— Сударыня, — возразил граф, беря ее руки в свои, — все, что вы мне скажете, будет меньше того, что я могу прочесть в ваших глазах, меньше того, что вам говорит ваше сердце и что мое сердце слышит. Мне бы следовало поступить, как благодетелю из романа, и уехать, не повидавшись с вами; но такая добродетель выше моих сил, потому что я человек слабый и тщеславный; я радуюсь, когда встречаю нежный, растроганный взор моих ближних. Теперь я уезжаю, и я даже настолько себялюбив, что говорю вам: не забывайте меня, друзья мои, — ибо, вероятно, мы с вами больше никогда не увидимся.

— Никогда больше не увидимся! — воскликнул Эмманюель, между тем как крупные слезы покатились по щекам Жюли. — Никогда больше не увидим вас!

Так вы не человек, а божество, которое спустилось на землю, чтобы сотворить добро, а теперь возвращается на небо?

— Не говорите этого, — поспешно возразил Монте-Кристо, — никогда не говорите, друзья мои; боги не совершают зла, боги останавливаются там, где хотят остановиться; случай не властен над ними, напротив, они сами повелевают случаем. Нет, Эмманюель, я человек, и ваше восхищение столь же кощунственно, сколь не заслужено мною.

И граф, с сожалением покидая этот мирный дом, где обитало счастье, прильнул губами к руке Жюли, бросившейся в его объятья, и протянул другую руку Эмманюелю; потом кивнул Максимилиану, все такому же безучастному и удрученному.

— Верните моему брату радость! — шепнула Жюли на ухо графу.

Монте-Кристо пожал ей руку, как одиннадцать лет тому назад, на лестнице, ведущей в кабинет арматора Морреля.

— Вы по-прежнему верите Синдбаду-Мореходу? — спросил он ее, улыбаясь.

— Да.

— В таком случае, ни о чем не печальтесь, уповайте на бога.

Как мы уже сказали, у ворот ждала почтовая карета, четверка резвых лошадей, встряхивая гривами, нетерпеливо била копытами о землю.

У крыльца ждал Али, задыхающийся, весь в поту, словно после долгого бега.

— Ну, что, — спросил его по-арабски граф, — был ты у старика?

Али кивнул головой.

— И ты развернул перед ним письмо, как я тебе велел?

Невольник снова склонил голову.

— И что же он сказал или, вернее, что же он сделал?

Али повернулся к свету, чтобы его господин мог его лучше видеть, и, старательно и искусно подражая мимике старика, закрыл глаза, как это делал Нуартье, когда хотел сказать: да.

— Отлично, он согласен, — сказал Монте-Кристо, — едем!

Едва он произнес это слово, лошади рванулись, и из-под копыт брызнул целый дождь искр.

Максимилиан молча забился в угол.

Прошло полчаса; вдруг карета остановилась: граф дернул за шелковый шнурок, привязанный к пальцу Али.

Нубиец соскочил с козел, отворил дверцу, и граф вышел.

Ночь сверкала звездами. Монте-Кристо стоял на вершине холма Вильжюиф, на плоской возвышенности, откуда виден весь Париж, похожий на темное море, в котором, как фосфоресцирующие волны, переливаются миллионы огней; да, волны, по более бурные, неистовые, изменчивые, более яростные и алчные, чем волны разгневанного океана, не ведающие покоя, вечно сталкивающиеся, вечно вспененные, вечно губительные!..

По знаку графа экипаж отъехал на несколько шагов, и он остался один.