Граф Никита Панин

— Нет, — светло улыбнулась вдова, — я сон видела, и Матерь Пресвятая Богородица наказала мне раздать все имущество бедным и нищим, все отдать, до последней копейки, а заботу о детях она взяла на себя.

Отцу Якову было странно слышать такие слова, он уже снова хотел напомнить баронессе, что все в руках Божьих, что человек сам не знает, да и не должен знать часа и дня своей смерти, а как Бог даст. Но вдова стояла на своем, и он был вынужден отступить.

Духовную составили довольно быстро. Все деньги из туго набитого кошеля вдова оставляла для раздачи нищим и бедным, все имеющиеся у нее вещи, за исключением детских платьишек, тоже приказала раздать бедным. Позаботилась она и о судьбе Василия, дворового человека, и Палашки, дворовой девки. Она решила отпустить их на свободу, даровала вольную. Но все эти условия она записала — только после моей смерти.

Отец Яков дивился — ни словом не упомянула она в завещании о двух девочках — как будто и не было их на свете, как будто и не была она им матерью. Ни копейки в завещании, ни слова доброго или худого. Он было заикнулся при составлении духовной о них — но она как отрезала:

— Теперь это богородицыны дети…

Чудным показалось такое решение и Авдотье Ивановне. Но она пожала только плечами, дивясь странному желанию вдовы, и сказала мужу — отцу Якову:

— Что ж, значит, теперь в нашей семье будет не пятеро, а семеро.

К утру небо обложило тяжелыми черными тучами, полусумрак стоял весь день, а ночью повалил густой мокрый снег. Тяжелыми белыми хлопьями он падал и падал на черную неряшливую, неприбранную землю, растекался мокрыми лужами, стекал по крышам тяжелыми полновесными каплями. Падал и падал снег, и земля потихоньку преображалась, прикрывая свои грязные раны и выбоины белоснежной и мягкой пеленой, налипая на окна и крыши пушистыми шапками. Легкий ветерок сдувал гребни шапок, и мелкая пороша бежала по дорогам, закрывая низины пуховыми перинами.

Маша, младшая дочка баронессы, выскочила утром на высокое резное крыльцо поповского дома и остановилась в изумлении. Величественный белый ковер укрыл неказистую землю, сказочно прекрасной сделал всю окрестность. Белый полог затянул все неровности и величественно разукрасил деревья, налипнув пушистыми, на взгляд мягкими и шелковистыми, коконами на голые еще вчера сучья.

Ветер утих, снег лежал спокойно и бело, выглянуло неяркое зимнее солнце и ослепило, блеснув на снегу яркими искрами.

— Анюта, побежали! — с криком влетела в дом Маша.

И все семейство — детское — выскочило на просторный белый двор. Три мальчика разного возраста — от четырнадцати до пяти — и две девочки-поповны да две дочки вдовы барахтались в белом мягком покрове, хохотали от внезапно налетавшего снежка, бросались комками легко слипавшейся белой массы, резвились и прыгали так, как будто никогда не видели такой красоты и такого снега.

Дети есть дети. Мать тихо умирала на мягких перинах в поповском доме, а они весело носились по огромному пустому двору и хохотали от внезапно и случайно налетевшего веселья, хохотали до истерики, до рыданий. Салопчики их намокли, ноги хлюпали в растоптанных башмаках, а они хохотали и хохотали, все обсыпанные первым сказочно мягким и таким теплым снегом.

Внезапно на крыльцо вышел отец Яков в черной рясе и черной скуфье, с большим серебряным крестом на груди и грустно, внимательно посмотрел на расшалившихся ребят.

— Идите в дом, — тихо сказал он, но этого тихого голоса было достаточно, чтобы расшалившаяся ребятня сразу умолкла.

Авдотья Ивановна веником счистила с Маши и Ани налипший снег, велела им раздеться и тихо повела в комнату, где под низким белым потолком лежала их мать. Такая уже незнакомая, такая уже чужая.

Она уже не могла говорить и только тоскующими молящими глазами смотрела на своих девочек.

— Поцелуйте матерь свою, — тихо приказала Авдотья Ивановна, и девочки осторожно подошли к постели матери. По сторонам деревянной кровати горели свечи, но сквозь небольшие оконца заглядывал в комнату солнечный свет и косыми полосами ложился на лицо и исхудавшие руки матери.

Они осторожно встали на колени, припали к рукам, которые уже не могли двигаться, и одновременно подняли глаза к лицу, дорогому и уже незнакомому. За эти пять дней мать исхудала до костей, кожа щек пожелтела и запала, глаза, молящие и скорбные, ушли глубоко в глазницы.

— Маман, — заплакала Анна, больше от того, что не узнавала свою мать, а Маша все никак не могла понять, куда же делась их мама и почему эту страшную и изуродованную болезнью женщину она должна называть матерью.

Был исход второго часа пополудни пятого дня.

Молящий скорбный взгляд тускнел и покрывался словно бы пеленой.

Отец Яков подошел, провел рукой по лицу матери и закрыл ей глаза.

— Ваша мать преставилась, — тихо сказал он и тут же начал читать заупокойную молитву.

Девочки все еще смотрели на тело матери, прикрытое мягким пуховиком, потом Авдотья Ивановна увела их в другую комнату…

Глава вторая