Граф Орлов (СИ)

- Про Орловых столько небылиц сочинили, что давно пора быль рассказать, - и если не теперь, то когда? Может, не доведётся уже, - спокойно ответил граф. - Я во многих наиважнейших для государства делах участвовал и если о том понапрасну не болтал, то единственно из нежелания чужие тайны выдавать. А ныне чего опасаться: тайны сии пылью покрылись, и людей, к ним причастных, давно на свете нет... А про себя скажу - я никогда никого не боялся, напротив, меня боялись, - граф выпрямился и сверкнул глазами. - Государыня Екатерина Алексеевна так прямо и говорила, что Алексей Орлов - самый опасный в России человек и может даже её, императрицу всероссийскую, жизни лишить. Это она про смерть своего покойного супруга забыть не могла, хотя сама этой смерти пуще всех желала, но пришлось бы, и её я не пощадил бы - а чего щадить, если бы она дурно и зло правила?.. При недоброй памяти императоре Павле был у меня разговор о нём с моей давнишней приятельницей Натальей Загряжской, бывшей фрейлиной царского двора. Я тогда за границей жил, удивляясь, как в России такого урода, как Павел, терпят. "А что же прикажешь с ним делать? Не задушить же его, батюшка?" - говорит мне Загряжская. "А почему же нет, матушка?" - отвечаю я.

- Дядюшка! - с ужасом воскликнул Григорий Владимирович.

- Ты не совсем Орлов, если так ужасаешься, - с каким-то запредельным задором сказал граф. - Был бы ты настоящий Орлов, понимал бы, что дерзать надо на самое наибольшее, а на меньшее нечего и размениваться. Мы с братьями это хорошо понимали, поэтому достигли тех высот, от которых дух захватывает, - ну, и случай помог, конечно: без удачи и грибов не соберёшь...

Однако обо всём по порядку. Перевороты не нами были начаты: от Екатерины Первой так повелось, я уже говорил. Императрица Елизавета Петровна, гвардией на престол возведённая, хотела с переворотами покончить и потому, едва корону надев, наследником своего племянника Петра Фёдоровича назначила - своих-то детей у неё не было, если не верить слухам о том, что дочь она родила от Алексея Разумовского. Об этой дочери никто в России не знал, а через много лет она вдруг в Европе из небытия возникла и права на престол российский предъявила. Матушка-императрица Екатерина Алексеевна сильно всполошилась и повелела мне, поскольку я тогда в Европе находился, сию самозванку любым способом в Россию доставить. Что же, приказ императрицы я выполнил, о чём далее также расскажу...

Петра Фёдоровича иначе как "уродом" у нас не называли - позже такого же звания удостоился сын его Павел, но тот ещё большим уродом был... Уже сама внешность Петра Фёдоровича несуразной была: тщедушный, нескладный, ноги кривые, живот торчит, а плечи узкие, рот широкий и глаза навыкате - лягушка лягушкой! Но внешность ещё что - во внешности своей он, в конце концов, не повинен был: какую рожу Бог дал, с такой и ходи! - хуже было с его привычками и поведением. Хотя по материнской линии был он русским, - матушка его Анна Петровна старшей сестрой Елизавете Петровне приходилась, - но русского в нём было мало. Вырос он в немецких землях, где матушка его в замужестве жила; умерла она рано, он её и не помнил, а немцы его по-своему воспитали. Однако и в этом большой беды нет, - императрица Екатерина, скажем, не единой капли русской крови в себе не имела, но истинно русской по духу стала, немало старания к тому приложив, - если бы Пётр Фёдорович любил Россию и обычаи её, а не пренебрегал ими. Он по-русски так и не выучился говорить толком и говорил на русском языке редко и весьма дурно; о России же отзывался так, что хуже некуда - однажды обмолвился: "Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа".

Прусские порядки во всём выше российских ставил, церковь православную хотел на лютеранский манер переделать, - а кумиром его был Фридрих Второй, которого он за наилучшего правителя в мире почитал. При императрице Елизавете мы побили Фридриха, но едва она умерла, как Пётр Фёдорович военные действия против Фридриха прекратил и все наши приобретения ему вернул. Посланник же прусский Вильгельм фон дер Гольц, в Петербург прибыв, стал заправлять всей политикой нашей, которую в интересах того же Фридриха проводил.

***

- Мы с братьями в войне с Фридрихом вполне участвовали, - продолжал граф. - Самой трудной была битва на берегу Одера около местечка Цорндорф, Нами командовал генерал Фермор, полководец опытный, но рассеянный. Выбрав позицию на берегу реки, он верно рассудил, что она будет преградой на пути Фридриха, наступавшего с противоположной стороны, но забыл принять меры к недопущению его переправы в стороне от наших войск. Пруссаки немедленно этим воспользовались: переправившись через Одер, они зашли к нам в тыл, и мы оказались прижаты к реке - таким образом, эта прекрасная поначалу позиция превратилась для нас в ловушку.

Ранним утром они начали атаку; я проснулся от отчаянных криков: "Пруссак идёт!".