Граф Сен-Жермен

Что король и мадам де Помпадур страстно и горячо желали этого мира; что король Англии хотел мира ничуть не менее; что герцог Ньюкасл и лорд Гранвилл поддерживали его; что Питту, который в настоящее время был тесно связан с ними обоими, до настоящего момента удавалось мешать им, но король Питта ненавидел; что он понимал выгоду от популярности Питта, которая страховала его от оппозиции нижней палаты, но понимал он и то, что слава Питта, растущая благодаря его военным успехам, возбуждала зависть других министров, и это заставляло короля ненавидеть его еще больше.

(Говоря о Честерфилде, он сказал: «Честерфилд — это ничтожество», с твердостью и прямо глядя мне в глаза, чтобы видеть, как я приму это.)

Что у него было дело в Амстердаме, где он ожидал писем от двора; что Линьер [sic] предложил ему приехать и нанести мне визит, и настоятельно порекомендовал мне и самого этого человека, и его проект. Что он на самом деле совсем не знач д’Аффри, который оказал Линьеру очень плохой прием; что он виделся с д’Аффри в то утро и спросил его, почему он так дурно принял Линьера; Линьер был не авантюристом, а джентльменом и человеком достойным.

Что д’Аффри был креатурой Берни, а не человеком, приближенным ко двору.

По поводу мира, который мог быть заключен год назад, некий шотландец по имени Граммон, который жил в Лондоне, а потом переехал в Париж, получил из Амстердама от некоего Невиля письмо, предупреждавшее его о другом письме, которое и на самом деле пришло ему — через Брюссель; что это письмо содержало идеи о сепаратном мире между Францией и Англией; что исходили они от герцога Ньюкасла и лорда Гранвилла; что это письмо было передано ему мадам де Помпадур (причем при неких особых обстоятельствах, лежа в постели); что радость ее была велика; что она просила его рассказать об этом письме Шуазёлю; что он высказал возражения, но повиновался; что Шуазёль отверг все, заявив, что они могли продолжать войну еще 4 или 5 лет. «Что? С кем, по-Вашему, Вы говорите? Разве я не знаю состояние ваших дел? Достаточно одного-единственного года, и вы разорены».

Что события даже слишком хорошо подтвердили его правоту; что теперь бедность и упадок были таковы, что они уже не знали, где еще искать помощи.

Касательно Амстердама: его величие, число его жителей, богатство и денежное обращение; его превосходство в этом отношении перед Лондоном, Парижем или любым другим городом мира, и по величине капиталов; если сравнить Лондон и Париж, то первый был только столицей, а второй — торговым городом; он очень подробно говорил о [французских] провинциях, уменьшении числа их жителей, разорении дворян-землевладельцев, естественно влекущем за собой и разорение крестьян, обрабатывающих землю, — что все это вызвано диспропорцией между столицей и страной; что результат этого теперь очень заметен, потому что отсутствие поступления зарубежных прибылей и разорение торговли истощили ресурсы, обеспечивавшие и провинцию, и неумеренную роскошь Парижа.

Что меня считали человеком, настроенным проанглийски; что барон Соэле хвастался, что до конца дней своих будет поддерживать Францию.

Он спросил меня, часто ли я видел д’Аффри, хорошо ли я его знал и что это был за человек, и был изумлен, когда я сказал ему; что в действительности я едва знал его, никогда с ним не встречался, за исключением обмена официальными визитами; что д'Аффри никогда не говорил со мной ни о чем серьезном и что, в положении, мной занимаемом, мне было бы неудобно затрагивать серьезные темы с министром, который никогда ни о чем подобном со мной не говорил, причем д’Аффри пользовался доверием государства, а я его доверия не имел».

В этой дневниковой записи, сделанной Бентинком для себя, нет причин сомневаться. Все факты и цитаты тут наверняка подлинные, и для государственного сановника уровня Бентинка речи Сен-Жермена показались столь любопытны, что он поспешил перенести их на бумагу. И правда, обширность его сведений, глубина и серьезность суждений выдают человека, прекрасно разбиравшегося в политике и имевшего собственное, весьма незаурядное мнение по ее ключевым вопросам.