Граф Соколов — гений сыска

— Хм, представляю те острые чувства, которые переживет Гершельман, увидав заключенного Центральной тюрьмы в директорской ложе, да еще рядом с сыщиком.

Амурные радости

Вдруг чья-то рука легко дотронулась до плеча Соколова. Сыщик увидел белозубо улыбающегося

Жеребцова в непривычном взору наряде — новом фрачном костюме с белой гвоздикой в петлице. За его руку держалась стройная худенькая девушка лет девятнадцати. Ее темные волосы были зачесаны в пучок, а главную прелесть лица составляли большие агатовые глаза, подернутые печалью и оттененные густыми ресницами.

Явно гордясь красотой спутницы, Жеребцов весело проговорил:

— Позвольте, Аполлинарий Николаевич, представить мою невесту — Танечку Ермоленко, дочь генерал-майора Виктора Сергеевича.

— А-а, — протянул Соколов, — это из военного министерства! Очень приятно, скажите поклон вашему батюшке. В бытность мою в Петербурге мы были знакомы. Помнится, он состоял в свите Его Императорского Высочества Николая Николаевича. — Повернулся к Жеребцову: — Твоя избранница вызывает, как писал старик Державин, восторг всех чувств!

Переглянувшись с Жеребцовым, Танечка сказала:

— Аполлинарий Николаевич, мы приглашаем вас на нашу помолвку.

Жеребцов быстро дополнил:

— В канун Рождества Пресвятой Богородицы седьмого сентября в храме Петра и Павла, что на Новой Басманной.

Соколов улыбнулся:

— Ну, Николай, ты хитрец! Ни словом не обмолвился о своем счастье...

Жеребцов прыснул со смеху:

— Пока вы меня с поличным не застали! — И к невесте: — Танюша, извини наши полицейские шуточки.

Соколов поцеловал тонкую, изящную кисть девушки:

— Танюша, надеюсь, что скоро будем часто видеться. Мне хотелось бы, чтобы вы подружились с моей Марией Егоровной. Дома я бываю мало, впрочем, как и ваш жених, даже сегодня не вышло взять ее с собой. Служба! А вы — дружите. До скорого свидания!

Величественный капельдинер продолжил шествие.

Прощальная песня

Казарин, еще утром изнывавший в тоске по дому, по детям и по музыке, словно в счастливом сне воспринимал все происшедшее, ту странную и неожиданную перемену которую внес в его жизнь этот громадный человек — Соколов и которого он в силу его профессии должен был бы ненавидеть, но теперь он любил его как самого близкого. С Казариным то и дело раскланивались незнакомые люди — завсегдатаи филармонических вечеров, его помнили и восторгались им.

Они удобно разместились в ложе.

Зал был полон. Богатые женские туалеты, важные мужчины, золотые эполеты, звуки настраивающихся инструментов, сдержанный французский и русский говор, бинокли и лорнеты — обычная театральная атмосфера. Многие с любопытством поглядывали на директорскую ложу, где сидели две легендарные личности.

Соколов произнес:

— Узнаете? В ложе напротив, с эполетами — Гершельман. Он волком смотрит на нас и что-то объясняет сидящему рядом поручику, вот этому, с длинной кадыкастой шеей. Адъютант, полагаю.

Из-за кулис к рампе выкатился невысокий круглый человечек, откашлялся, потер пухлые ручки — это был ведущий. Он сказал несколько слов о “юном гении” Ефреме Цимбалисте, представил его и дирижера — маститого Василия Сафонова.

Оркестранты осветили пюпитры.

Ведущий бархатно пророкотал:

— Никколо Паганини. Концерт номер один для скрипки с оркестром ре мажор, сочинение шесть. Аллегро маэстозо...

Ефрем Цимбалист днями уезжал в Америку. Он знал, что в последний раз играет перед соотечественниками, и скрипка в его руках словно ожила, пела волшебным голосом.

Затем Цимбалист играл композиции Петра Ильича — концерт для скрипки и “Размышление”. Зал неистово рукоплескал.

Ведущий объявил перерыв.

Скандал

И тут же, словно ждал за дверью, в ложу стремительно вошел юнец с длинной шеей и погонами поручика. Вытянувшись перед Соколовым, он решительно и довольно громко, так что многие в зале повернули головы, произнес:

— Господин Соколов, их превосходительство Сергей Константинович приказал вам срочно к нему явиться в ложу!

Соколов, развалившись в кресле и поигрывая носками изящных штиблет, лениво и по своей привычке говорить исключительно громко, произнес:

— А ты скажи Сергею Константиновичу, что я слушаю концерт. Если завтра понадоблюсь, пусть сообщит мне. Кру-гом!

Глупый адъютант разволновался так, что его кадык, как загнанная в угол мышь, заметался туда-сюда. Он враз осипшим голосом продолжал настаивать:

— А все-таки, граф, вам лучше явиться к их превосходительству сейчас же! Вы ведете себя вызывающе, придя в публичное место с государственным преступником.

Соколов сочувственно покачал головой:

— Ну?!

Адъютант еще больше вытянул шею, вскинул, подбородок:

— И вы осмелились демонстративно сесть в директорскую ложу!

Все, кто не успел выйти из зала, с улыбками и с нескрываемым любопытством следили “за этим ужасным графом”. Даже Гершельман поднялся с кресла и, упершись руками в обитый бархатом барьер, уставился рачьими глазами на происходящее.

Соколов тем временем с любопытством разглядывал адъютанта, решившегося на столь необдуманный шаг.

Ласковым голосом произнес: