Граф в законе (сборник)

Счастья желая, о друг мой и брат,Скажу тебе прямо и грубо:Примерно еще этак лет шестьдесятНе дай по возможности дуба.

Климов ничего не слышал. Он стоял, думая о своем, будто в комнате никого не было.

— Прекрасно! — засмеялся, захлопал в ладоши Алябин. — Уважаемый Сергей Андреевич, не придавайте большого значения изощренной элегантности поэтических исканий Чугуева. Его физическая мощь часто выдает на-гора чувства в не очень-то приемлемой форме. Но зато искренность и чистота его творческих порывов всегда потрясает!

Чуждо, неуместно прозвучал в эту минуту веселый голос Алябина, словно громкий девичий смех во время траурной панихиды — взвился и пристыженно затих…

11

Пролетевшие три дня смягчили тягостное впечатление от того вечера. По своей непонятной прихоти память иногда приближала отдельные слова, фразы, жесты, выражения лиц, но они исчезали так же внезапно, как и появлялись, оставляя смутную горечь.

Но сегодняшний номер «Вечерней Москвы» буквально всполошил его, внезапно оживив все увиденное и услышанное. Сергей смотрел на фотографию в траурной рамке — фотографию Стельмаха, и гадкое ощущение соучастия в каком-то омерзительном деянии не оставляло его. Он слышал отчетливо то повелительно-твердый, то вкрадчиво-мягкий, то горестно-извиняющийся голос Николая Николаевича, видел огромную лапищу Захара Федотовича с обрывком мятой салфетки, на которой коряво теснились строки стихов. Но самым реальным — протяни руку и дотронешься — был Стельмах, нескладный, наполненный злой, спружиненной энергией, его судорожно сцепленные пальцы, воинственно выпяченная губа…

Тревожно вертелась мысль: неужели та ссора стала причиной его смерти? Тогда с очевидной беспощадностью все обернется против Николая Николаевича… Никто не посмеет обвинить его открыто, но недоверие, подозрительность сгустятся вокруг, и каждый будет сторониться его, как всегда сторонятся человека, чье преступление не доказано.

Он отодвинул на край стола «Вечерку». Та беспокойная человеческая суета, от которой он так старательно прятался, вплотную приблизилась к нему, принесла знакомое тревожное ожидание.

Зазвонил телефон.

— Решил узнать, помнит ли меня великий отшельник? — раздался знакомый голос.

— Федя? Потапыч? — изумился Сергей. — Откуда ты взялся?

— Помнит… Можно к тебе заглянуть?

— Ну конечно… Жду…

Сергей откинулся на жесткую спинку стула, сцепив пальцы рук на затылке. Некролог, голос Потапыча как-то очень неожиданно и грубо ворвались в затененный покой комнаты. Так и остался нетронутым чистый лист бумаги.

С Федором Потаповым он четыре года служил в одном отделении милиции. Круглолицый, широкоплечий, Потапыч выглядел большим ребенком, офицерская форма забавно сидела на нем, как на трехлетнем малыше матросский костюмчик. И никак не подходило ему косолапое прозвище Потапыч, уж очень он был приветлив, открыт и совсем не страшен.

Сергей его сразу и не узнал: вроде Потапыч, но лицо повзрослевшее, посуровевшее, пряди седин в черных волосах. Серый, спортивного покроя костюм придавал ему солидность и строгость. Лишь улыбка осталась прежней — по-детски доверчивой.

Они обнялись.

— С кем имею честь беседовать? С капитаном? — спросил Сергей.

— Майор уже, — засмущался Потапыч.

— Ты — майор? Поздравляю!.. А я так старлейтом и остался.

Они не раз вместе испытывали судьбу в опасных переделках, но фатальная психологическая несовместимость постоянно держала их на расстоянии, мешала стать друзьями. И сейчас они чувствовали себя стесненно, не зная, о чем говорить.

— Дело у меня к тебе, Сергей. О Стельмахе кое-что разузнать надо…

— О Стельмахе? При чем же здесь милиция?

— Ты же знаешь, мертвецы — мои ребята. Если не как положено умрет человек — меня вызывают.

— Стельмах?

— Да. И он. Кто-то здорово пошуровал у него ночью…

Сергей пораженно притих. Заметив это, Потапыч осмелел:

— Заглянем к нему на квартиру? У меня здесь машина.

— Нет-нет! — торопливо запротестовал Сергей. — Такие забавы уже не для меня.

Но что-то властное озаботило, встревожило его в этот момент. Все смешалось воедино: и дикая нелепость случившегося — убит тяжело больной человек, и боязнь за репутацию академика Климова, и внезапно возникшее, явно абсурдное подозрение: Стельмах убит одним из тех, с кем он познакомился в тот вечер.

Так и не разобравшись в путанице мыслей, Сергей вдруг передумал:

— Едем!

В машине он не ощущал, как бывало раньше, слегка пьянящего нетерпения от предстоящего азартного поиска. Ни любопытства, ни делового интереса, лишь расчетливая надежда: там, в квартире Стельмаха, все прояснится, и он возвратится домой.

12

Но там, наоборот, все усложнилось.