Графиня де Монсоро

Что такое Французское королевство? Тело. Святой Августин сказал “Omnis civitas corpus est” — “Всякое общество есть тело”. Что нужно для существования этого тела? Хорошее здоровье. Как сохранять это здоровье? Применяя разумные кровопускания, когда силы в избытке. Итак, очевидно, что враги католической веры слишком сильны, раз мы их боимся; значит, надо еще раз устроить кровопускание тому огромному телу, называемому обществом. Это мне повторяют каждый день добрые католики, от которых я уношу в монастырь яички, окорока и деньги.

Вступительная часть речи Шико произвела на слушателей живейшее впечатление.

Он замолчал, давая время улечься одобрительному шуму, который был вызван его словами, и, когда этот шум утих, продолжал:

— Мне возразят, может быть, что святая церковь ненавидит кровопролитие: “Ecclesia abhorret a sanquine”. Но заметьте хорошенько, дорогие братья, ученый богослов не сказал, чья именно кровь ужасает церковь; бьюсь об заклад и ставлю тельца против яйца, что, во всяком случае, не кровь еретиков он имел в виду. Вспомните: “Fons malus corruptorum sanguis, hoereticorum autem pessimus”[14]

. И еще один довод, братие! Я сказал: “Церковь”, но мы, здесь присутствующие, — мы не только люди церкви. До меня с этой кафедры так красноречиво говорил брат Монсоро; я уверен, что к его поясу подвешен кинжал главного ловчего. Брат Ла Юрьер мастерски действует своим вертелом: “Veru agreste, lethiferum tamen instrumentum”[15]. Да я и сам, братие, я, кто говорит с вами, я Жак-Непомюсен Горанфло, носил мушкет в Шампани и сжег там гугенотов в их молельне. Для меня это было немалой заслугой, и место в раю мне было обеспечено. По крайней мере, я так полагал, но вдруг на моей совести обнаружилось пятно: прежде чем сжечь гугеноток, мы ими чуточку потешились. И это, по-видимому, подпортило богоугодное дело, — во всяком случае, так объяснил мне мой духовный отец. Поэтому я и поспешил постричься в монахи и, дабы очиститься от пятна, которое оставили на моей совести еретички, принял обет провести остаток дней моих в воздержании и иметь дело только с добрыми католичками.

Эта вторая часть речи имела не меньший успех, чем первая: по-видимому, все слушатели были восхищены средством, к которому прибег Господь с тем, чтобы побудить брата Горанфло принести обет. Поэтому к одобрительному шуму кое-где примешались рукоплескания.

Шико скромно поклонился аудитории.

— Нам остается, — продолжал он, — поговорить о вождях, которых мы себе выбрали и о которых, как разумею я, недостойный грешник, бедный монах из монастыря святой Женевьевы, нам следовало бы поговорить. Конечно, это прекрасно и весьма предусмотрительно прокрадываться сюда ночью, прикрываясь рясой, и слушать, как проповедует брат Горанфло. Но, по моему суждению, обязанности людей, которым доверили власть, этим не должны ограничиваться. Столь великая осторожность может вызвать насмешки проклятых гугенотов, которые, надо отдать им справедливость, когда завязывается драка, дерутся как бешеные. Я считаю, что мы должны вести себя так, как подобает людям мужественным, каковыми мы и являемся, или, скорее, каковыми хотим выглядеть. К чему мы стремимся? К искоренению ереси. За чем же дело стало?.. Ведь об этом можно кричать со всех крыш, так я думаю. Почему бы нам не пройти по улицам Парижа в святом шествии, чтобы все видели нашу отличную выправку и наши добрые протазаны? Зачем нам ходить крадучись, подобно шайке ночных воров, которые на каждом перекрестке оглядываются, не идет ли стража? “Но кто подаст нам пример?” — спросите вы. Ну что ж, пусть этим человеком буду я, Жак-Непомюсен Горанфло, я, недостойный брат монастыря святой Женевьевы, сирый и убогий сборщик пожертвований. С кирасой на теле, со шлемом на голове и мушкетом на плече я выступлю, если потребуется, во главе всех добрых католиков, которые пожелают за мной последовать. И я это сделаю хотя бы для того, чтобы вогнать в краску наших вождей, которые прячутся так, словно, обороняя церковь, мы выступаем в защиту грязного пьяницы, ввязавшегося в драку.

Заключительная часть речи Шико отвечала чаяниям большинства членов Лиги, которые не видели иного пути к цели, кроме дороги, открытой шесть лет назад святым Варфоломеем, и приходили в отчаяние от медлительности вождей. Его слова зажгли священный огонь в сердцах собравшихся, и все они, кроме хранивших молчание трех капюшонов, в один голос закричали:

— Да здравствует месса! Слава храброму брату Горанфло! Шествие! Шествие!