Графиня де Шарни

Гильотен, медик странный,От политики пьяныйИ большой патриот,Заявил всем нежданно:Вешать, мол, негуманно,Он к иному зовет:«Палачи неумелы —Пусть гуляют без делаИ не мучат людей!Утверждаю я смело:Обезглавливать телоЯ сумел бы нежней».Вопрошают газеты:Уж не зависть ли это?!Кто добрее — палачИли враг его, врач,Жрец, слуга Гиппократа?Под его лезвиё

Попадешь — и твоёБудет тело разъято!Гильотен — новый Брут,И суров его суд —Всех казнить без боязни!Шапелье и БарнавЗаявили: «Он прав!» —Знатоки быстрой казни.Горд собой, вдохновен,Гуманист ГильотенОдарил нас машиной,Убивающей нас,И ее в добрый часНазовут гильотиной!

Молодые люди засмеялись еще громче. Королю было совсем не весело, но Сюло был одним из самых преданных ему людей, и потому он не хотел, чтобы окружавшие заметили его печаль: сам не понимая отчего, король почувствовал, как у него сжалось сердце.

— Дорогой господин Сюло! — сказал король. — Вы нам говорили о двух песнях; крестного отца мы послушали, давайте перейдем к крестной матери.

— Государь! — отвечал Сюло. — Крестная мать сейчас будет иметь честь вам представиться. Итак, вот она — на мотив песни «Париж верен королю»:

Гильотен умен,

Целеустремлен:Забывая сон,Ближних любит он,Мыслью увлеченПредложить закон,Словно Цицерон.            Три-четыре слова —            Речь его готова,            Сдержанно-сурова,            Как когда-то Рим.            Но какие фразы!            Завопили сразу            Дурачков пять-шесть:            «В этом что-то есть!»«Быть му́дры, господа, должны вы,Прошу вас выслушать меня:Мы будем к людям справедливы,Всех одинаково казня.

Сограждан я могу утешить:Жестокостей не будет впредь,Ведь так бесчеловечно вешать,И так мучительно висеть!            В палаче не вижу проку:            Справедлив ли будет тот,            Кто от гнева слеп, жестоко            Брата топором убьет?!            В палаче не вижу проку!Но я в беде вас не покину.Я, изучив немало книг,Такую изобрел машину,Что головы лишает вмиг.Не рад ли будет осужденныйОкончить свой последний путьБез боли, не издав ни стонаИ глазом не успев моргнуть?Не будет лишней маяты —

Падет на шею с высотыВнезапно лезвие тяжелое —И уравняются все головы».            Слава нашей гильотине!            Ей виват!            Голова уже в корзине —            То-то, брат!            Гильотина любит,            Гильотина рубит.            Что может быть честней, народ?!            Всех уравняет эшафот![16]

— Вот вы смеетесь, господа, — заметил король, — а ведь машина господина Гильотена предназначалась для избавления несчастных осужденных от ужасных мучений! Чего ожидает общество, требуя смерти осужденному? Простого уничтожения человека. Если это уничтожение сопровождается мучениями, как при колесовании, четвертовании, то это уже не акт возмездия, а сведе́ние счетов.

— Государь! А кто сказал вашему величеству, — возразил Сюло, — что все мучения кончаются после того, как отрезана голова? Кто сказал, что жизнь не продолжается в обоих этих обрубках и что умирающий не страдает в два раза больше, осознавая свое раздвоение?

— Об этом следовало бы поразмыслить людям знающим, — промолвил король. — Кстати, по-моему, опыт проводился сегодня утром в Бисетре; никто из вас не присутствовал на этих испытаниях?

— Нет, государь! Нет, нет, нет! — почти в один голос насмешливо выкрикнули десятка полтора человек.

— Я там был, государь, — раздался серьезный голос.

Король обернулся и узнал доктора Жильбера, который вошел во время спора и, незаметно приблизившись к присутствующим, молчал до тех пор, пока король не задал свой вопрос.

— A-а, это вы, доктор? — вздрогнув от неожиданности, спросил король. — Вы были там?