Графиня де Шарни

Возможно, именно об этом размышляла она в ту минуту, когда Мирабо, поймав один из ее загадочных взглядов, блеснувший то ли небесным лучом, то ли грозовой молнией, громко воскликнул:

— О чем же, интересно, думает сейчас наша волшебница?

Если бы Калиостро слышал его вопрос, он вероятно, ответил бы так: «Она думает о роковой машине, которую я показал ей в замке Таверне в графине с водой и которую она узнала однажды вечером в Тюильри на рисунке доктора Жильбера». И великий пророк, столь редко ошибавшийся, на сей раз оказался бы не прав.

Она думала о том, что Шарни нет с ней рядом и что его любовь угасла.

А кругом раздавался грохот пятисот барабанов и шум двух тысяч музыкальных инструментов, почти полностью заглушаемых криками: «Да здравствует король! Да здравствует закон! Да здравствует нация!»

Вдруг воцарилась глубокая тишина.

Король восседал на троне, как и председатель Национального собрания.

Двести священников в белоснежных стихарях подходили к алтарю; впереди всех выступал епископ Отёнский — г-н де Талейран, покровитель всех дающих присягу: прошлых, настоящих и будущих.

Он поднялся, хромая, по ступеням алтаря, словно Мефистофель, поджидающий Фауста; тому было суждено появиться 13 вандемьера.

Месса, отслуженная епископом Отёнским! Мы забыли назвать ее в числе дурных предзнаменований.

Это произошло как раз в тот момент, когда гроза разразилась с новой силой; можно было подумать, что небеса протестуют против этого лжесвященника, собиравшегося осквернить священное таинство мессы и поднести Всевышнему в качестве дарохранительницы свою душу, которую ему еще не раз суждено было запятнать клятвопреступлениями.

Департаментские стяги и трехцветные флаги будто охватывали алтарь тысячецветным поясом, развевавшимся под порывами юго-западного ветра.

Завершив мессу, г-н де Талейран сошел на несколько ступеней вниз и благословил национальный флаг и стяги восьмидесяти трех департаментов.

Затем началась священная церемония присяги.

Первым присягу приносил Лафайет от имени национальных гвардейцев всего королевства.

Вслед за ним слово взял председатель Национального собрания и поклялся от имени Франции.

Король произнес клятву от своего собственного имени.

Происходило все так: Лафайет спешился, прошел расстояние, отделявшее его от алтаря, поднялся по лестнице, вынул шпагу из ножен, дотронулся ее острием до Евангелия и твердым, уверенным голосом проговорил:

— Мы клянемся вечно хранить верность нации, закону, королю; всеми силами поддерживать конституцию, принятую Национальным собранием и одобренную королем; в соответствии с законами обеспечивать безопасность граждан и их имущества, а также обращение зерна и продовольствия внутри королевства, взимание общественных налогов, какую бы форму они ни принимали; сохранять единство со всеми французами, крепить нерушимые узы братства.

Собравшиеся слушали в глубоком молчании.

Едва он договорил, как разом грянула сотня пушек, подавая этим сигнал соседним департаментам.

В ответ близлежащие укрепленные города полыхнули заревом, сопровождавшимся устрашающим громом — изобретением человека (если бы превосходство оценивалось силой причиняемых бедствий, то этот гром уже давно превзошел бы гром Божий).

Как круги, разбегающиеся по воде от брошенного на середину озера камня, расширяются до тех пор, пока не достигнут берегов, так кольца огня и грохот разрывов все шире охватывали пространство, двигаясь от центра к окраинам, от Парижа — к границам, из сердца Франции — к другим странам.

Потом встал председатель Национального собрания, а вслед за ним и все депутаты. Он сказал:

— Я клянусь хранить верность нации, закону, королю, поддерживать всеми силами конституцию, принятую Национальным собранием и одобренную королем.

Как только он замолчал, вспыхнул такой же огонь, раздался такой же грохот, прокатившийся эхом к окраинам Франции.

Наступила очередь короля.

Он поднялся.

Тише! Слушайте все, как будет клясться в верности нации тот, кто предает ее в глубине души.

Будьте осторожны, государь! Тучи уходят, небо очистилось, появляется солнце.

А солнце — это Божье око! Бог смотрит на вас.

— Я, король французов, — говорит Людовик XVI, — клянусь употреблять всю данную мне государственным законом власть для поддержания конституции, принятой Национальным собранием и одобренной мною, а также клянусь следить за исполнением законов.

О государь, государь! Почему же и на этот раз вы не пожелали принести клятву на алтаре?

Четырнадцатому июля ответит двадцать первое июня, загадку Марсова поля объяснит Варенн.

Однако притворная то была клятва или искренняя — ее сопровождали такой же огонь и такой же грохот пушек.

Сотня залпов прогремела точно так же, как в честь Лафайета и председателя Национального собрания, а артиллерия департаментов в третий раз донесла до европейских королей предупреждение: «Будьте осторожны! Франция поднялась! Будьте осторожны, Франция хочет свободы, и, как римский посол, носивший в складках своего плаща мир и войну, Франция готова тряхнуть плащом над миром!»

VII

ЗДЕСЬ ТАНЦУЮТ

Настал час всеобщего ликования.