Графиня де Шарни. Части 1, 2, 3

— Да, вы вправе спросить меня, что такое свобода, что такое равенство, что такое братство; я скажу вам, что это такое. Начнем со свободы. Прежде всего, братья, не следует путать свободу с независимостью; это не сестры, похожие друг на друга, это два непримиримых врага. Едва ли не все народы, населяющие горную страну, независимы; не знаю, можно ли сказать, что хотя бы один из этих народов, за исключением швейцарцев, по-настоящему свободен. Никто не станет отрицать, что калабриец, корсиканец или шотландец независимы. Никто не осмелится сказать, что они свободны. Если житель Калабрии окажется ущемленным в своих фантазиях, корсиканец — в вопросах чести, а шотландец — в своих интересах, то калабриец, который не сможет прибегнуть к правосудию, потому что у угнетенного народа нет правосудия, призовет на помощь свой кинжал, корсиканец — стилет, шотландец — дирк; он наносит удар, враг падает, он отмщен; рядом — гора, дарующая ему прибежище, и, не имея свободы, придуманной горожанином, он находит независимость в глубоких пещерах, в огромных лесах, на недоступных вершинах — то есть независимость лисицы, серны или орла. Однако орел, серна или лисица — бесстрастные, невозмутимые, безучастные зрители великой человеческой драмы, разворачивающейся у них перед глазами, — животные, ограниченные инстинктами и обреченные на одиночество; первые цивилизации — античные, можно сказать, материнские, — цивилизации Индии, Египта, Этрурии, Малой Азии, Греции и Лация, объединив свои знания, религии, искусство, поэзию, словно пучок света, бросили его в лицо всему миру; осветив еще в колыбели и потом в ее начальном развитии современную цивилизацию, они оставили лисиц в норах, серн — на вершинах, орлов — в облаках; для них и в самом деле время идет, но не имеет меры; при них расцветают науки, но они не видят прогресса; при них нации рождаются, растут и погибают, но они так ничему и не научаются. Дело в том, что Провидение ограничило круг их возможностей инстинктом самосохранения, тогда как человеку Господь дал понятие о добре и зле, чувство справедливости и несправедливости, страх одиночества, любовь к обществу. Вот почему люди, рожденные одинокими, подобно лисам, дикими, как серны, оторванными от всех, словно орлы, стали объединяться в семьи, сливаться в племена, составлять целые народы. Дело в том, братья, что, как я вам уже говорил, человек, который замыкается на себе, имеет право лишь на независимость, и наоборот — только объединившиеся люди имеют право на свободу.

СВОБОДА!

Это не изначальное и единственное в своем роде вещество, как, например, золото; это цветок, это плод, это искусство, наконец, это продукт; ее необходимо культивировать, чтобы она расцвела и созрела. Свобода — это право каждого на то, чтобы делать в своих интересах, ради собственного удовлетворения, в интересах своего благополучия, для развлечения или ради славы все, что не противоречит интересам других людей; это способность отказаться от части личной независимости ради создания запаса общей свободы, откуда каждый черпает в свой черед и в равной степени; наконец, свобода — это нечто большее, это обязательство, принятое перед лицом всего мира в том, чтобы не замыкать с трудом добытые свет, прогресс, привилегии в узком кругу одного народа, одной нации, одной расы, а, напротив, раздать их щедрою рукой либо от имени одного индивида, либо от имени общества, когда бедный человек или обнищавшее общество попросит вас разделить с ним ваше богатство. И не бойтесь остаться ни с чем, потому что свобода имеет божественную особенность — приумножаться от расточительности; в этом она схожа с большой рекой, орошающей землю: чем полноводнее устье, тем больше воды в истоках. Вот что такое свобода; это манна небесная, на которую всякий имеет право, и избранный народ, который обладает свободой, обязан ею поделиться с любым другим народом, который потребует свою часть; такова свобода в моем понимании, — продолжал Калиостро, не находя нужным непосредственно отвечать тому, кто задал вопрос. — Перейдем теперь к равенству.

Одобрительный шепот пронесся по рядам собравшихся и эхом отозвался под сводами зала, лаская слух оратора и свидетельствуя о самом дорогом если не для души, то для гордыни человеческой: о его популярности.

Однако, как человек, привыкший к людским рукоплесканиям, он протянул вперед руку, требуя тишины.

— Братья! — призвал он. — Время идет, а оно дорого; каждая минута, которой воспользовались враги нашего святого дела, создает пропасть у нас под ногами или воздвигает преграду на нашем пути. Итак, позвольте мне вам сказать, что такое равенство, как я объяснил, что такое свобода.

Присутствовавшие зашикали друг на друга, после чего наступила глубокая тишина, среди которой голос Калиостро зазвучал ясно, звонко, выразительно.