Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

Не то чтобы доктор Реналь был очень благочестив, скорее напротив: вольнодумство, характерное для той эпохи, сочеталось в нем с научными знаниями.

И если эпоха лишь успела посеять в умах сомнение, то наука уже дошла до полного отрицания религии.

Однако доктор Реналь считал своим долгом предупреждать родственников о близкой кончине своих больных.

Набожные родственники, благодаря его предупреждению, успевали послать за священником.

Безбожники же приказывали, в случае если священник приходил без приглашения, захлопнуть у него перед носом дверь.

Катрин была набожна.

Она понятия не имела о разногласиях между Бийо и аббатом Фортье, вернее, не придавала им значения.

Она поручила г-же Клеман сходить к аббату Фортье и попросить его соборовать ее мать. Пислё был небольшой деревушкой, не имел ни собственной церкви, ни своего священника и потому был отнесен к приходу Виллер-Котре. И мертвых из Пислё хоронили на кладбище Виллер-Котре.

Час спустя у ворот фермы зазвонил колокольчик, возвещая о скором причащении умирающей.

Катрин встретила святые дары, стоя на коленях.

Однако едва аббат Фортье вошел в комнату больной, едва он заметил, что та не может говорить, никого не узнает, ни на что не отзывается, как он поспешил объявить, что отпускает грехи лишь тем, кто может исповедаться, и, как его ни упрашивали, унес святые дары.

Аббат Фортье был священником строгих правил: в Испании он был бы святым Домиником, в Мексике — Валь-верде.

Кроме аббата Фортье, обратиться было не к кому: Пислё, как мы уже сказали, был в его приходе и никто не посмел бы посягнуть на права этого священника.

Катрин была набожной и мягкосердечной, но в то же время разумной: она отнеслась к отказу аббата Фортье спокойно, в надежде, что Господь отнесется к несчастной умирающей более снисходительно, чем творящий волю его на земле.

И она продолжала исполнять свой долг: обязанности дочери по отношению к матери, матери — по отношению к сыну, без остатка отдавая себя юному, только вступавшему в жизнь существу и утомленной жизнью отлетающей душе.

Восемь дней и ночей она разрывалась между постелью матери и колыбелью сына.

На девятую ночь, когда девушка сидела у кровати матери, которая подобно лодке, что исчезает, уплывая все дальше и дальше в море, мало-помалу отходила в вечность, — дверь в комнату г-жи Бийо отворилась и на пороге появился Питу.

Он прибыл из Парижа, выйдя оттуда, по своему обыкновению, утром.

При виде Питу Катрин вздрогнула.

Она было подумала, что ее отец умер.

Но, хотя Питу и не улыбался, он все-таки не был похож на человека, принесшего печальную весть.

В самом деле, Бийо чувствовал себя все лучше; вот уже дней пять как у доктора не оставалось сомнений в том, что фермер поправится; в то утро, когда Питу уходил, больного должны были перевезти из госпиталя Гро-Кайу к доктору домой.

Когда состояние Бийо перестало вызывать опасения, Питу решительно заявил, что возвращается в Пислё.

Теперь он беспокоился не о Бийо, а о Катрин.

Питу предвидел момент, когда фермеру расскажут о том, о чем пока остерегались сообщать, то есть о состоянии его жены.

Он был убежден, что как бы ни был Бийо слаб, он сейчас же поспешит в Виллер-Котре. И что будет, если он застанет Катрин на ферме?..

Доктор Жильбер не стал скрывать от Питу, какое действие оказало на раненого появление Катрин и ее короткое пребывание у его постели.

Было очевидно, что это видение отпечаталось в его сознании, как остается в памяти после пробуждения воспоминание о дурном сне.

По мере того как к раненому возвращалось сознание, он поглядывал вокруг с беспокойством, сменявшимся мало-помалу ненавистью.

Несомненно, он ожидал, что роковое видение вот-вот явится вновь.

Да, он за все время ни единым словом не упомянул о дочери, ни разу не произнес имени Катрин; однако доктор Жильбер был слишком зорким наблюдателем, чтобы не догадаться обо всем.

Вот почему, как только Бийо пошел на поправку, Жильбер отослал Питу на ферму.

Он должен был удалить оттуда Катрин. У Питу было в распоряжении два-три дня, потому что доктор пока не хотел рисковать, сообщая выздоравливавшему принесенную Питу дурную весть.

Питу поделился с Катрин своими опасениями, объяснив их тяжелым характером Бийо (он и сам побаивался фермера), однако Катрин объявила, что, даже если отец захочет убить ее у постели умирающей, она и тогда не уйдет, пока не закроет матери глаза.

Питу в глубине души застонал от такой ее решимости, но не нашелся, что возразить.

Он остался, готовый в случае необходимости встать между отцом и дочерью.

Прошло еще два дня и две ночи; жизнь мамаши Бийо уходила с каждой минутой.

Вот уже десять дней, как больная не брала в рот ни крошки; ее поддерживали тем, что время от времени давали ложку сиропа.

Невозможно было поверить в то, что человек так долго способен жить без еды. Правда, и жизнь-то еле теплилась в этом бедном теле!

На одиннадцатую ночь, в ту минуту, когда Катрин казалось, что больная уже не дышит, мамаша Бийо вдруг ожила, повела плечами, губы ее дрогнули, глаза широко открылись и уставились в одну точку.

— Матушка! Матушка! — закричала Катрин.