Графиня Гизела

– До свидания в лесу, прекрасная графиня Фельдерн! – воскликнула она с безумным смехом и вдруг как вихрь выбежала из комнаты.

Министр смотрел ей вслед, пока не исчезли за дверью последние складки ее газового платья и пока не замолк в отдалении легкий стук ее маленьких каблуков. Тогда он запер дверь, но портьеры не опустил – за портьерой удобно скрываться непрошеному слушателю.

– Мама очень раздражена, – сказал он спокойным голосом, обращаясь к Гизеле, которая все еще стояла, не переводя дух, точно окаменев. – Одна мысль, что один из твоих припадков мог бы нарушить праздник, приводит ее в ужас. К тому же она боится, что твое незнание света и жизни может поставить нас в затруднительное положение при твоем неожиданном, ничем не подготовленном представлении ко двору. Она, бедняжка, и не подозревает, что этому представлению никогда не бывать… И я даже не могу успокоить ее на этот счет, так как она должна узнать это из твоих уст, дитя мое!

Он взял ее за руку – его холодные пальцы дрожали, и когда девушка в недоумении посмотрела ему в лицо, взгляд его скользнул в сторону. Он повел ее к дивану и пригласил сесть рядом с собой. Но потом снова встал, приотворил дверь и удостоверился, не было ли кого в смежной комнате.

– Я должен сообщить тебе тайну, – вполголоса сказал он, – тайну, которую, кроме нас обоих, не должен знать никто… Бедное дитя! Я надеялся, что тебе можно будет пользоваться еще хоть годом полной свободы, но ты сама виновата в том, что случилось… Твоя необдуманная поездка верхом привела к ужасному перевороту в твоей жизни, и я принужден высказать тайну, которую я всей душой желал бы унести с собой в могилу.

Это вступление, таинственное и темное, как ночь, навеяло страшный холод на неопытную душу восемнадцатилетней девушки. Тем не менее ни один мускул ее бледного лица не дрогнул.

Она сидела неподвижно, еле переводя дух, и недоверчиво смотрела отчиму прямо в лицо; она перестала верить этому вкрадчивому, грустному голосу с тех пор, как узнала, как язвительно и жестоко при случае мог звучать этот самый голос.

Он указал на портрет ее матери. Теперь глаза ее уже привыкли к полумраку комнаты, и она отчетливо различала контуры всех предметов. Ей казалось, что ласковые глаза улыбаются ей с полотна и что рука ее подымает цветы для того, чтобы усыпать ими путь своей осиротелой дочери.

– Ты была еще очень мала, когда она умерла, ты вовсе не знала ее, – продолжал он мягким голосом. – Вот почему, воспитывая тебя, мы упоминали больше о бабушке, чем о ней… Она была ангел по доброте и голубка по кротости… Я очень любил ее.

Недоверчивая улыбка промелькнула на лице девушки – он скоро забыл «ангела» ради того демона, который только что выбежал из комнаты. Этот портрет висел, всеми забытый, в комнате, в которую его превосходительство не входил иногда годами, тогда как сверкающие черные глаза его второй супруги взирали на него с портрета, висевшего над письменным столом его городской резиденции.

– До сих пор ее влияние не отразилось на твоей жизни, – продолжал он. – Но отныне ты пойдешь по пути, который она незадолго до смерти твердой рукой предначертала тебе. Документ, касающийся этого предмета, находится в А. и будет передан тебе, как только я вернусь в город.

Он остановился, как будто ожидая какого-нибудь восклицания или вопроса со стороны падчерицы. Но она упорно молчала и спокойно ожидала дальнейших сообщений.

Он вскочил с видимым нетерпением и несколько раз быстро прошелся по комнате.

– Тебе известно, что большая часть владений Фельдернов перешла к ним от принца Генриха? – спросил он резким тоном, неожиданно останавливаясь перед ней.

– Да, папа, – сказала она, наклонив голову.

– Но ты, вероятно, не знаешь, каким образом эти владения перешли в руки твоей бабушки?

– Никто мне об этом не говорил, но я предполагаю, что она их купила, – ответила она совершенно спокойно и простодушно.

Отвратительная улыбка искривила губы его превосходительства. Он быстро присел около нее, схватил ее тонкие руки, которые она держала на коленях, и приветливо притянул ее к себе.

– Иди сюда, дитя мое, – шептал он, – я должен сообщить тебе кое-что такое, что, вероятно, на время поразит твои чувства… Но я должен предупредить тебя, что подобные вещи случаются на каждом шагу и что свет судит о них… очень снисходительно. Тебе уже восемнадцать лет – нельзя же оставаться навсегда ребенком и не понимать житейских отношений… Твоя бабушка была подругой принца…

– Я это знаю, и по всему, что я слышала, он должен был относиться к ней, как к святой…

– Было бы лучше, если бы ты смотрела на вещи с менее возвышенной точки зрения!

– О, папа! Не повторяй этих слов! – прервала она его умоляющим голосом. – Ведь я уже узнала вчера, что у нее не было сердца.

– Не было сердца? – Он улыбнулся, и лицо его приняло отвратительное выражение. – Не было сердца? – повторил он. – Как понять твои слова, дитя мое?

– Она не была добра к несчастным, она хотела натравить собак на бедных, просивших ее помощи.