Графиня Салисбюри

Рыцарь направил копье свое в забрало шлема противника, а король против щита рыцаря, и оба удара были верны, шлем Эдуарда слетел с головы его в ту минуту, как копье его, преломившись на фут от оправы, осталось вонзенным в вооружение рыцаря. Все думали, что мессир Есташ ранен; но железо, пронзив вооружение, остановилось в железных петлях латного ошейника; и он к успокоению зрителей, опасение которых обнаружилось ропотом, освободив остановившееся в его вооружении железо, отбросил его в сторону и поклонился обеим королевам в знак того, что удар этот не причинил ему никакого вреда. Королю подали другой шлем и другое копье, и оба противника, разъехавшись, остановились на прежних местах, тогда старшины подали опять знак к бою. Этот раз оба удара попали прямо в грудь каждому из противников, и от силы их обе лошади, присев на задние ноги, поднялись передними, но рыцари остались в седле неподвижны, как статуи; оба копья разлетелись на несколько частей и обломки их отлетели к самой галерее, где помещались зрители. Оруженосцы подали противникам новые копья, и всякий, взяв свое, приготовился в третий раз к сражению.

И как ни поспешно подан был знак к бою, но для противников он казался замедленным; и лишь только они его заметили, то бросились с таким стремлением один к другому, что, казалось, будто оба коня разделяли нетерпение рыцарей; мессир Есташ повторил опять тот же удар, но Эдуард переменил свой, и копье его, ударив прямо в забрало, сбросило шлем с головы рыцаря, ув ту минуту, как Есташ Рибомон ударил короля прямо в грудь с такою силою, что осевший назад конь Эдуарда оборвал подпругу, от чего седло соскользнуло со спины его, но король, не упав, стал на ноги; противник его, спрыгнув с коня, нашел Эдуарда, освободившегося из стремян. Поэтому, закрыв голову щитом, обнажил меч, но Эдуард, остановив его, дал знак, что не возобновит сражения до тех пор, пока он не наденет другой шлем. Мессир Есташ повиновался, и король, увидев его в шлеме, в свою очередь обнажил меч.

Но прежде чем они успели начать снова поединок, оруженосцы привели с противоположных сторон коней, и пока рыцари садились на них, слуги подобрали обломки сломанных копий. Когда оруженосцы и слуги удалились, старшины турнира подали знак к сражению.

Эдуард был самый храбрый воин из всего королевства, и мессир Есташ по первым полученным от него ударам заметил, что ему надо сражаться со всей силой и всей ловкостью, на какие он только был способен. Но он и сам, по свидетельству тогдашних летописей, был также одним из числа самых мужественных рыцарей свел о времени; ни сила, ни быстрота нападений не приводила его в смущение, и он возвращал каждый получаемый им удар с твердостью и хладнокровием, что и подтверждало мнение Эдуарда, что он находится против достойного ему противника.

Ожидание зрителей вознаградилось; потому что перед их глазами происходило настоящее сражение. Оба меча, по блестящим в них солнечным лучам, казались огненными, и удары были так быстро наносимы и отражаемы, что можно было только заметить: на чго они падали, — на щит, шлем или броню, по сыпавшимся из них искрам. Оба противника больше всего устремляли удары в шлемы, и по учащенным, полученным мессиром Есташем ударам, перья из его шлема все исчезли, а Эдуард лишился из драгоценных камней короны, украшавшей его шлем. Наконец, меч Эдуарда обрушился с такою силою на голову его противника, что несмотря на всю твердость шлема, он рассек бы ее непременно, если бы мессир Есташ не прикрылся вовремя щитом своим. Ужасное лезвие рассекло металлический, щит пополам, как будто кожаный, и одна из застежек лопнула. Мессир Есташ отбросил оставшуюся у него на голове половину шлема, которая вместо защиты сделалась для него помехой; и, взяв меч в обе руки, нанес в свою очередь такой жестокий удар по шлему короля, что клинок разлетелся на мелкие части, и одна рукоять осталась у него в руках.

Молодой рыцарь отступил шаг назад, чтобы взять другой меч у своего оруженосца, но Эдуард, подняв забрало своего шлема, сделал шаг вперед и, взяв за клинок меч свой, рукоятью подал его своему противнику.

— Мессир, — сказал он ему с той благосклонностью, с которою говорил всегда в подобных случаях, — не угодно ли вам принять этот меч? У меня, как у Ферагуса, всегда семь мечей в готовности, и все семь чудного закала. Такая искусная и сильная рука, как ваша, должна непременно владеть таким оружием, на которое можно бы было положиться; возьмите же, мессир, мой меч, и мы начнем опять поединок, с одинаковым равенством.