Грани миров

«Куда ты все время суешься? В бою каждый делает свое дело, твое дело — выносить раненых. Ты должен быть при мне, а не вперед меня лезть. Ясно тебе, рядовой Бобрик, какая у тебя в бою задача?».

Он смущенно посмотрел на нее своими круглыми глазами и, переминаясь с ноги на ногу, произнес:

«Ясно — я при тебе».

До рощицы, где белел парашют, они добежали по полю минут за десять. Тело летчика висело, покачиваясь на постромках, грудь его была залита кровью. Злата нащупала пульс в бессильно свисавшей руке — жив. Федя забрался на дерево, и они вдвоем с майором высвободили тело, осторожно опустив его на землю. Летчик захрипел, когда Злата плеснула на рану спирт и крепко стянула бинтом, чтобы остановить кровотечение.

Царенко велел Бобрику повесить на постромках обгоревшую шинель — пусть немцы сверху думают, будто это человек болтается, — а сам вскинул тело летчика на спину и потащил, пригибаясь к земле.

Немцы налетели внезапно, но Царенко успел крикнуть бегущим позади него Злате и Феде Бобрику «ложись!», и сам распластался на земле, прикрыв собой раненого. Немцы их не заметили — они с азартом расстреливали белую ткань парашюта с болтавшейся под ней шинелью. Потом, решив, что с пилотом покончено, пошли над лесом по большому кругу. Когда рокот самолетов немного отдалился, Злата приподнялась на локте и увидела, что Федя сидит на земле, держась за голову, а глаза у него совершенно мутные, и по лицу течет кровь.

— Царапнули парня, эх! — с досадой крякнув, вздохнул Царенко и, подойдя к Федору, заглянул ему в лицо. — Бобрик, ты меня слышишь? Не слышит — что-то ему в башке, видать, повредили.

Шум моторов вновь начал приближаться — «мессеры», сделав круг, возвращались — и командир обхватил Бобрика за плечи, пытаясь его уложить. Тот с неожиданной силой метнулся в сторону, высвободился из рук Царенко и с диким воплем пустился бежать.

— Ложись, Федя, — только и успела крикнуть Злата, но дальше все случилось быстро и жутко, как может быть лишь в страшном сне. На миг он повернул к ней свое лицо с безумно вращавшимися глазами, а потом понесся дальше, по-прежнему сжимая виски ладонями.

— Стой! — резкий окрик Царенко почти оглушил ее, она обернулась и увидела в руке командира пистолет, но поздно сообразила, что он собирается делать.

За секунду до того, как налетели немецкие самолеты, Федя Бобрик с простреленной головой упал у подножия старого дуба и остался лежать неподвижно среди сухих веток и опавшей листвы. Царенко с силой прижал к земле бившуюся Злату и держал ее все то время, пока над рощей кружили «мессеры». Немцы полетали и улетели — тогда только командир отпустил задыхавшуюся девушку.

— Что! Что ты наделал, ты его убил! — от ужаса голос ее вдруг осип, отказываясь повиноваться. — Ты… ты…

— Молчи, они его все равно бы подстрелили, а потом увидели бы нас и обнаружили отряд. Я не мог этого допустить! Иди к раненому, а я его похороню.

Командир сильно встряхнул ее, она замолчала и больше не произнесла ни слова. Могилу он вырыл быстро — почва была мягкая и влажная после недавних дождей, — бережно опустил в нее тело рядового Бобрика, закидал землей, набросал сверху опавшей листвы и воткнул у изголовья сделанный из веток крест. Самолеты возвращались еще дважды в течение этого часа, а потом начало смеркаться, и под покровом темноты они пресекли открытое поле, дотащив раненого летчика до леса, где скрывался отряд.

— А Бобрик где? — горестно спросила рыжая Верка, уже зная, каков будет ответ. Злата, опустив голову, заплакала, а Царенко скрипнул зубами и приказал бойцам подниматься — уже достаточно стемнело, и можно было продолжить путь.

В эту ночь они дошли до шоссе, по которому двигалась немецкая военная техника, и от слепящих глаза прожекторов было светло, как днем. Стиснув зубы, бойцы смотрели на крытые чехлами грузовики с орудиями и тяжелую колонну танков.

— К Москве идут, — угрюмо проговорил Веселов. — Интересно, Можайск наш или…

Словно в ответ на его слова со стороны Можайска неожиданно ударили орудия, застрекотали пулеметы, а потом донеслось знакомое русское «ура!».

— Наши! — закричал Царенко и, выхватив гранату, кинул ее в сторону колонны. — Вперед, за Сталина! За Родину!

Гранат и патронов у них осталось наперечет, но спасло их то, что немцы растерялись, когда на них обрушился огонь оттуда, откуда они его не ждали — решили, видно, что попали в засаду. Скорей всего именно это, а еще и то, что скученная на шоссе техника никак не могла развернуться, предопределило исход сражения — фигурки в немецкой форме заметались возле горящих грузовиков, а потом начали вскидывать кверху руки. Когда недолгий бой был окончен, бойцов Царенко со всех сторон окружили перебежавшие с другой стороны шоссе бойцы. Высокий полковник с недоумением спросил: