Грани миров

„Зачем ты тогда пришел ко мне, дедушка, если ты уже все решил без меня? Я не смогу вам помешать, вы погибнете, а я ничем не смогу помочь. Лучше бы мне ничего не знать, чем видеть это безумие!“.

В глазах деда мелькнула жалость, когда от увидел сотрясавшую меня дрожь.

„Я не хотел, чтобы ты в этом участвовал — ты болен, тебе нужна спокойная жизнь. Мы должны были уйти этой ночью, и Руми шел к хваршинам, чтобы сговориться с ними о месте встречи — многие из них тоже не хотят жить в чеченских домах и готовы идти с нами. Но НКВД, видно, что-то заподозрило, и за Руми следили. Теперь его арестовали, и парни хотят напасть на районный центр, убить Веденяпина и освободить Руми. У них есть оружие, но с людьми из НКВД они не справятся, и Руми не освободят. Я пришел к тебе за помощью — ты должен поговорить с ними и убедить их не делать этого“.

„Зови их сюда“.

Вошли трое — три паренька от пятнадцати до семнадцати лет. Они почтительно поздоровались, но смотрели настороженно — как ни как, а я в их глазах был представителем власти. Можно было легко угадать, что под их туникообразными рубахами спрятано оружие. Одного взгляда на упрямые лица мальчишек мне было достаточно — переубеждать их бесполезно, они поступят, как решили. Оставался один выход.

„Нападение на райцентр отменяется, — по-военному коротко приказал я. — Вы собирались этой ночью увести людей в горы? Уводите. Руми я беру на себя — если сумею его освободить, то мы присоединимся к вам. Все ясно?“

Их лица выразили изумление:

„Но, Рустэм-ага…“

Я решительно оборвал их слабую попытку возразить:

„Никаких разговоров! Я человек военный, а на войне каждый делает свое дело, иначе бой не выиграть. Ваша задача вам ясна — увести людей, позаботиться о женщинах и детях. Они не должны подвергаться опасности, поэтому если вас настигнут, в перестрелку не вступать — сдавайтесь без боя. Я знаю, для настоящего мужчины легче погибнуть в бою, чем сложить оружие, но это приказ. Теперь выполняйте, кругом, шагом марш!“.

Они четко развернулись и вышли. Я подумал, что за то время, что взрослые мужчины были на фронте, этим мальчишкам явно стало не хватать отцовского ремня. Дед смотрел на меня с упреком.

„Почему ты велел им сдаться, если НКВД их настигнет? Они — взрослые мужчины и, слава аллаху, умеют хорошо стрелять“.

„Они еще мальчишки, я не могу позволить им играть своей и чужой жизнью“.

„Во время восстания семьдесят седьмого года мне было семь лет, но я уже держал винтовку в руках и стрелял в русских“.

„Я тоже был на войне, дедушка, и там узнал цену жизни и смерти.

Мало уметь стрелять, надо знать, когда можно выстрелить, а когда из-за одного твоего выстрела могут погибнуть десятки безвинных людей. Смерть не знает национальности, но русских миллионы, а наш народ немногочислен. И без того много наших мужчин полегло на войне с немцами. Иди с ними, дедушка и, если мне не удастся освободить Руми и присоединиться к вам, то не допусти кровопролития. Береги людей, чтобы и через тысячу лет на Земле могли жить потомки гинухцев и хваршинов“.

„Такты решил идти с нами, сынок?“

Я пожал плечами — а что мне еще оставалось? Если эти юнцы и мой старый дед безумствуют, решив вести людей на гибель, то и для меня другой дороги нет — на войне мне не раз приходилось бывать в разведке, возможно, что мой опыт окажется полезным. Скроемся пока в горах, а там — кто знает? — может так случиться, что товарищ Сталин очень скоро уберет зарвавшегося наркома Берию, как убрал в свое время Ягоду и Ежова. Тогда можно будет объявиться и вернуться домой.

Я уже не верил в то, что все в Советском Союзе делается на благо народа и во имя справедливости, но еще верил в товарища Сталина. Поэтому я достал свой именной револьвер и сказал деду:

„Иди, дедушка, уводите людей, как решили, а я поеду к Веденяпину“.

Кажется, я сумел убедить деда в своей правоте, потому что он какое-то время пристально смотрел на меня, потом глаза его просияли:

„Ты прав, сынок, и я горжусь тобой, — взгляд его уперся в мои трясущиеся руки, — но я поеду к Веденяпину вместе с тобой. Ты не по возрасту мудр, но и твой старый дед может на что-то пригодиться“.

Что мне было делать с этим упрямцем? Я сердито ответил:

„Хорошо, дедушка. Но ты будешь делать то, что я тебе скажу и ничего другого“.

„Да, сынок, я сделаю все, как ты скажешь. Ты правильно объяснил, что в бою должен быть только один командир“.

Мы подъехали к зданию районного НКВД в начале девятого. Я велел деду и шоферу — молодому аварцу Хуршиду — ждать в машине, а сам сказал дежурному чекисту:

„Сообщите товарищу Веденяпину, что я приехал по срочному делу — у меня сообщение чрезвычайной важности“.

Меня немедленно проводили в кабинет начальника районного НКВД. Похоже было, что Веденяпин всю ночь работал, потому что глаза его были воспаленными от бессонницы.

„Да, — отрывисто сказал он, встряхнув мне руку, — я слушаю, товарищ Гаджиев, что ты хочешь мне так срочно сообщить?“.

Я оглянулся — мы с Веденяпиным были в кабинете одни.

„Ночью был арестован юноша Руми Гамзатов, прикажи привести его сюда — я хочу его видеть“.

„Ты хочешь…“