Граница безмолвия

— Я принадлежу к тем женщинам, которые вдохновляют мужчин, преисполняя их замыслами и трудолюбием, а не превращают в своих раболепствующих воздыхателей. Очень скоро вы это почувствуете, если только жизнь позволит нам оставаться вместе.

— Нам? «Оставаться вместе»? Решительная же вы женщина.

— Не оспариваю, решительная. Когда оказываешься на поле боя, решения следует принимать быстро и не колеблясь, даже если не веришь в их правильность, — резко, внушающе произнесла полька, а затем, укладываясь на расстегнутый спальный мешок, томно добавила: — Так что не теряйте времени, штабс-капитан. Я попросила вашего стрелка Бугрова, он подежурит возле палатки, чтобы сюда никто не ворвался.

По-девичьи тугая грудь, литые бедра, какая-то захватывающая пластика движений упругого, крепкого стана… Даже наслаждаясь близостью с этой женщиной, Кротов сожалел, что все это происходит вот так, в палатке, наспех, в походном варианте. Неумело и слишком нервно лаская эту женщину, штабс-капитан по-справедливости осознавал, что она достойна чего-то более возвышенного, нежели всю жизнь оставаться такой вот, «лагерной аристократкой». Но что он мог дать ей, чем, кроме этих грубоватых плебейских ласк, одарить?

— Если бы я поговорил с оберштурмбаннфюрером фон Готтенбергом… Ты бы согласилась лететь со мной в Сибирь, на новую базу? — проговорил он, когда, истощив арсенал нежностей, улегся рядом с Яниной.

— Не терзайтесь, штабс-капитан, я об этом уже поговорила.

— С фон Готтенбергом?

— Естественно.

Только теперь Кротов понял, почему запах духов, который источала грудь «лагерной аристократки», показался ему таким знакомым. Это были какие-то своеобразные, очевидно, французские духи, которыми обычно облагораживал дух телес своих барон фон Готтенберг.

«А ведь эта полька успела не только переговорить с бароном, но и столь же безмятежно, как только что мне, отдаться ему», — кин-жально прошелся этой догадкой по собственному самолюбию Кротов. Хотя и понимал, что в его положении впадать в ревность не только бессмысленно, но и опасно.

— И каким же образом барон определил вашу дальнейшую судьбу?

— Прежде всего, расспросил о моей прошлой жизни и родословной.

— Причем сделал это уже в постели?

— Это уж как водится. Однако вы, штабс-капитан, не додумались даже до этого, — снисходительно как-то огрызнулась Янина.

— И барон разрешил вам лететь на базу «Норд-рейх»?

— О нет, для «норд-рейхов» я не создана, а вот для того ихнего, Третьего рейха — вполне, — не поднимаясь, приводила она себя в порядок. — Во всяком случае, так считает барон фон Готтенберг, Или, может, попытаетесь усомниться в этом, а, штабс-капитан?

— Не попытаюсь.

— Хотя начинала я этот разговор с просьбы включить меня в состав вашей группы. Но он сказал, что там от меня толку будет мало. Завтра же лечу с ним в Норвегию, а оттуда в какую-то школу в Германии. После подготовки командование решит, куда именно направить меня. Хотя уже сейчас барон допытывался, не работала ли я на польскую разведку.

— Но вы и в самом деле не работали на нее?

Янина застегнула верхние пуговицы гимнастерки, одернула сшитую из армейского сукна юбку и, вытянув обутые в хромовые офицерские сапоги ноги, игриво, по-кошачьи изогнулась.

— Барону тоже почему-то кажется, что арестовали меня чекисты именно как польскую шпионку, — ушла она от прямого ответа.

— Разве на самом деле было не так? — хитровато улыбнулся Кротов.

— На самом деле меня арестовали как жену бывшего белого офицера, а значит, «врага народа». Он был русским. Поручик какого-то там пехотного полка Куняков — вот, кем он был. Я сочла ниже своего достоинства перейти на его фамилию, потеряв свою родовую, графскую — Браницкая. Хотя и замуж за него выходить — тоже было ниже моего достоинства, слишком уж мало оставалось в нем всего того, что должно было отделять офицера, дворянина, белую кость — от всего того быдла, которое нас окружало.

— А мне сказали, что вас посадили как бухгалтера.

— Это уже один из энкаведистских начальников подсуетился и сумел загнать меня в лагерь не как «врага народа», а как растратчицу народных денег. Поскольку перед арестом я действительно работала в бухгалтерии. При этом энкаведист настолько отчаянно уводил меня из-под политической статьи и пытался подарить в будущем, как минимум, четыре года внелагерной, свободной жизни, что я до сих пор признательна ему.

— Оказывается, вы умудрились пленить своими чарами даже несгибаемого чекиста-ленинца?

— У нас, у Браницких, это по женской линии родовое. Только не решайтесь ревновать меня, штабс-капитан, это всегда убийственно, — предупредила графиня, уже выйдя из палатки.

— Барон знает, что вы подались ко мне? — поинтересовался Кротов, вслед за ней выбираясь из своего пристанища.