Граница (ЛП)

     Джефферсон вздрогнул от вспышки очередной молнии, потому что она сверкнула очень близко. Здесь, в высоких горах, погода активно действовала на нервы. Он очень старался поменьше думать о Регине или о Муравьиной Ферме. Он ничего уже не мог сделать для этих людей. Возможно, их всех уже уничтожили, а прах развеяли по космосу? Или просто оставили без защиты? Какая из участей лучше? Джефферсон мечтал получить возможность сгладить ситуацию с Региной, чтобы она поняла, что зря ожидала от такого особенного человека, как он, нормальной человеческой жизни, сдерживаемой унылой паствой. Нет, он знал, что должен был оставить свой след в истории, взять то, что ему причитается. Это было с ним от рождения, и никто не мог этого изменить. Но... изменять ситуацию с Региной, должно быть, было уже поздно. Возможно, лучше было предпринять что-то в тот день, когда она хотела застрелить его? Так или иначе, сейчас, в этом автобусе под ревом нарастающей бури и непрекращающимся зудом растущей бороды, даже думать об этом было бесполезно. Сейчас нужно было сосредоточиться на задаче инопланетного мальчика, направлявшегося к своей божественной миссии, которая состояла неизвестно, в чем. Внутри себя Джефферсон надеялся, что Регина погибла быстро. Она была хорошим человеком, она просто не понимала, что ее муж должен был использовать те дары, которыми наделил его Господь, это было прописано в его судьбе. Он надеялся, что она умерла, например, в единственном, секундном, быстром взрыве, который развеял ее по безвоздушному космическому пространству. Он желал, чтобы ее смерть была милосердной, потому что любил ее. Возможно, когда-нибудь он прольет много слез из-за ее безвременной кончины, хотя он не был в этом уверен и не хотел больше думать о Регине: в конце концов, если она умерла, то она, как и Берт Рэткофф, должна уже была быть в лучшем мире, чем этот. Потому что этот

 мир превратился в сплошное беспорядочное дерьмо.

     Здесь больше нет радуги даже после самого жуткого ливня

, думал он, можно гнаться за радугой сколько угодно 

— ничего не выйдет

.

     Сидящий через несколько рядов от Джефферсона Джерихо, Итан почувствовал, что куда-то проваливается. Это ощущалось так, будто он становился сторонним свидетелем своей жизни. Он понял, что его речь меняется, и он больше никогда не будет говорить или думать, как обычный земной ребенок. Может быть, он и не делал этого с тех самых пор, как все это началось. Сейчас его внутреннее ощущение было действительно странным, потому что он знал: с ним происходили существенные перемены, и он ничего не мог с этим поделать. Это было к лучшему, но... существенная перемена предвещала его смерть — смерть мальчика, который звал себя Итаном Гейнсом. Эта перемена значила, что как только его инопланетный хранитель выполнит задачу, которую должен был выполнить, Итан Гейнс перестанет существовать. Когда вспыхнула молния, и раздался гром, сотрясший автобус, Итан изо всех сил сосредоточился на воспоминании о том дне в школе д’Эвелин, когда прибыли Горгоны. Третье апреля. Утром первые звуковые удары возвестили их прибытие. Как раз перед тем, как Итан должен был показать анатомическую куклу своему классу и выступить с презентацией. Детали воспоминания все еще тонули в тумане, становились все более мрачными и размытыми, и дотянуться до них было все тяжелее. Итан старался держаться за них, как мог, пытался вспомнить свою темноволосую мать, которая заглянула к нему в комнату утром, но образы ускользали от него. А что с отцом? Он хоть что-нибудь мог вспомнить о нем? Казалось, этого человека уже давно не было. Похоже, это правда. У мальчика не было воспоминаний о ссорах, криках или разговорах о разводе. У него просто было чувство, что отец ушел много лет назад, а мать так и не вышла замуж повторно. Она посвятила всю свою жизнь сыну. Разве можно было просить у нее большего?

     Пока сила инопланетного поселенца крепла, человеческая личность Итана продолжала таять, и мальчик понял, что несмотря на все свои попытки остаться собой, он не может противостоять инопланетному хранителю. Он чувствовал себя так, будто проваливался в сон, слишком устав после долгого дня. Рано или поздно ему придется сдаться и позволить себе полностью уснуть. Это заберет его вне зависимости от того, насколько упорно он будет сопротивляться. Борьба будет бесполезной и... неправильной. Миротворец должен был выполнить задание. Это тело было лишь его транспортным средством, сосудом. Миротворец поднял его из мертвых и поддерживал в нем жизнь, насколько мог, а мальчик, назвавший себя Итаном Гейнсом, был лишь песчинкой в космосе. Он был средством для достижения цели. Он знал и принимал это. Впрочем, не без печали: в нем сохранилось достаточно человеческого, чтобы чувствовать приближение своей смерти и бояться ее. Он знал, что будет скучать по жизни независимо от того, во что он превращался.