Границы естественного познания. Восемь докладов, прочитанных в Дорнахе

Что ж, спорить по поводу мировоззрений можно в классной комнате, можно в академиях, на худой конец — и в литературе, если только к литературным спорам не примешивается пустая сплетня и беспардонная групповщина. Однако, с помощью того, что в таком роде возникло из гегелевской философии, невозможно из классных комнат и учебных аудиторий выделить и вынести суждение, чтобы оно стало импульсом для социальной жизни. Можно в мыслительной области спорить о противоположных мировоззрениях, но бороться во внешней жизни с противоположными воззрениями на жизнь нехорошо и небезопасно. Этот последний парадокс как нельзя лучше подходит для выражения рассматриваемого феномена. Итак, в первой половине XIX-го столетия перед нами встал, можно сказать, некий пугающий фактор развития познания, который оказался в высшей степени непригодным для социальной жизни. И здесь мы все же должны бы задать вопрос: как же прийти к образованию нашего суждения, чтобы оно стало пригодным для социальной жизни? Эту социальную непригодность гегельянства для социальной жизни мы можем показать, особенно на примере двух явлений.

Одним из тех, кто внутренне очень энергично изучал Гегеля и до некоторой степени сделал его в себе живым, является Карл Маркс.[11]

Что выступает перед нами в Карле Марксе? — Странное гегельянство! Наверху — Гегель на высочайшей вершине образа идеи, на самом пределе идеализма, а тут — верный ученик Карл Маркс, сразу же преобразующий (как он полагает, тем же методом) этот образ в противоположность, надеясь создать как раз то, что у Гегеля является истиной, а возник из этого исторический материализм, тот материализм, который для широких масс должен был стать мировоззрением или пониманием жизни, действительно пригодным для внесения в социальную жизнь. Так встречает нас в первой половине XIX века великий идеалист Гегель, живущий только в духовном, в своих идеях; так встречает нас во второй половине XIX века его ученик Карл Маркс, занимающийся исследованиями только внутри материального, желающий видеть действительность только внутри материального мира; а все то, что обитает в идеальных высях, он рассматривает как идеологию. Надо только однажды прочувствовать этот перелом в восприятии мира и жизни в течение XIX века, и тогда вы переживете в себе всю силу нынешнего устремления к такому природопознанию, которое, если мы его имеем, освобождает в нас способность суждения, пригодную для социальной жизни.

Теперь, если мы посмотрим в другую сторону, на того, кто не так уж сильно подчеркивает свое происхождение от Гегеля, но кто, тем не менее, исторически вполне может быть приведен к Гегелю, то мы находим в первой и отчасти во второй половине XIX века философа «Я» — Макса Штирнера.[12] Тогда как Карл Маркс в основу своего рассмотрения помещает материю, один из полюсов человеческого воззрения, на который мы указывали вчера, — философ «Я», Макс Штирнер, исходит из другого полюса, из полюса сознания. И по той же причине, по какой новое мировоззрение, нацеленное на материальный полюс, не может, исходя из него, найти сознание, — мы видели это вчера на примере Дюбуа-Раймона, — по той же причине, с другой стороны, следует, что личность, ориентирующаяся исключительно на сознание, не может найти материальный мир. Так происходит с Максом Штирнером. Для Макса Штирнера, по существу, нет никакой материальной вселенной с законами природы. Для Макса Штирнера есть только мир, населенный исключительно человеческими «Я», человеческими сознаниями, желающими всецело изживать только себя. Один из лозунгов Макса Штирнера: «Мое действие я не обусловил ничем». И исходя из этой точки зрения, Макс Штирнер восстает даже против божественного мирового водительства. Он, например, говорит, что некоторые учителя этики, нравственности требуют от нас, чтобы мы совсем не действовали из эгоизма; они говорят, что мы должны делать то, что нравится Богу; что, совершая что-либо, мы должны взирать на Бога, на то, что нравится Ему, что Его устраивает, что вызывает Его симпатию. «Почему я должен это делать, — размышляет Макс Штирнер, — я, который хочет дело своего «Я» поместить исключительно на вершину я-сознания, почему я должен соглашаться, чтобы Бог, этот великий эгоист, имел возможность требовать от мира, от человечества все делать так, как нравится ему! Я не хочу ради великого эгоизма отказываться от своего личного эгоизма. Я хочу совершать то, что нравится мне. Что мне до какого-то Бога, когда я имею только себя».