Границы между нами

Снова повисла немая пауза. Алиса отвернулась и закусила кулак. Несколько минут она смотрела в темное окно и боковое зеркало машины, в котором мелькали далекие огни Города. В любой момент оттуда могли появиться преследователи, поэтому Алиса настороженно разглядывала любую игру света в отражении.

— Расскажи про нее, — попросила Алиса. Она не называла имен, но Дэн и так все понял.

Он ответил не сразу. Через несколько минут Алиса уже успела забыть о том, что спросила. Она запрокинула голову назад и закрыла глаза, начиная засыпать, когда голос Дэна ворвался в ее сознание.

— Весь момент славы отца случился, когда мы жили в Городе, по соседству с вами. Он совершил открытие. Процедура сама по себе никогда не была совершенной. Изначально она была безболезненной только для триттера. Ремидента приходилось накачивать сильной дозой анестетика, а после — еще несколько дней приводить в чувство. Для богатых ремидентов это было важно, поэтому Процедура не была слишком популярной. Но мой отец придумал как проводить Процедуру быстрее и при этом делать ее нетравматичной и для триттера, и для ремидента. Это вызвало взрыв спроса на Процедуру. Центр наконец-то добился того, к чему все время стремился — они поставили Процедуры на бесконечный поток, выкачивая деньги из богачей и здоровье из нищих несчастных людей. Отец тогда получил высокое признание, но все это продлилось недолго. Когда мы переехали в Центральный Город, отец лишь продолжал разрабатывать свою технологию. Больше ничего нового в их науку он не привнес и по сути оказался бесполезным.

Первое время мама не работала. Но жизнь в Центре оказалась дорогой, и денег стало не так много. Тогда она тоже устроилась в Лабораторию. Сначала просто каким-то там менеджером-управленцем. Следила за работой Лаборатории, контролировала один отдел, потом несколько. И, видимо, у нее это хорошо получалось. Слишком хорошо. Уже через год она стала правой рукой Главы Лаборатории, а еще через полгода полноценно заняла его место.

Для меня это было хорошее, интересное время. Мне нравилось бегать по Лаборатории, и то как со мной обращались взрослые. Я мог заходить в любые двери и спрашивать что угодно, все знали чей я сын, и не могли мне отказать. Маленький мальчик чувствовал себя крутым, считал, что Лаборатория — что-то типа Ноева ковчега. Эдакое место спасения. Но как-то раз я допоздна заигрался на верхнем этаже и увидел, как два крепких лаборанта вывели из палаты женщину. Она выглядела довольно здоровой и крепкой. И она кричала. Плакала, сопротивлялась. Она не хотела идти туда, куда ее вели. Я ничего не понимал, испугался, спрятался за дверью и просто смотрел. Мне было страшно. Но я хотел знать, что с ней будет, и просидел в том углу несколько часов. А когда наконец, ее привели обратно… ее даже не привели, а приволокли под руки. Сильная молодая женщина, которая еще несколько часов назад могла сама запросто навалять этим лаборантам, обмякла как тряпка в их руках и была без сознания. Вся в крови. Помню ту жуткую ночь, когда меня несколько часов подряд тошнило в туалете от увиденного. После этого я несколько дней приходил к ее палате и наблюдал за ней через стекло. Все это время она лежала на кушетке, очень редко шевелилась и постоянно стонала. А через несколько дней она умерла.

И когда зареванный ребенок прибежал к маме, она лишь грубо сказала, что мне пора повзрослеть. «Все триттеры умирают ради нас», — вот что она мне ответила. После этого случилось то, чего моя мать и хотела. Я действительно повзрослел. И больше ни разу не приходил в Лабораторию. С того дня я не общаюсь с матерью.

Ей просто снесло крышу от успеха. Ее идеи принимались на ура, и с каждым разом они становились все жестче. Она считала отца ничтожеством, которое ничего не добилось, и постоянно твердила, что у меня его никчемные гены. Конечно, мне родители ничего этого не говорили. Но я слышал, как ночами они ругались, как отец не поддерживал мать и пытался остановить. Но ей безумно нравилась ее власть, и в какой-то момент, она просто ушла от нас.

— Она никогда не пыталась вернуться? — осторожно спросила Алиса. — Бросить все? Или объяснить.

Алиса наблюдала как сложно дается Дэну каждое слово о матери. Его рифленые скулы танцевали в напряженном танце, а густые брови сдавили переносицу так, словно пытались раздавить. В нем, взрослом мужчине, теперь проснулся мальчик, которому не хватило материнской любви и понимания. Его хотелось прижать к себе или хотя бы коснуться его плеча, чтобы успокоить, но Алиса не решилась пошевелить даже пальцем. Их поцелуй в Центре… что она вообще значит для него? Было ли это чем-то важным для Дэна? Или он был лишь адреналиновым уколом в эпицентре опасности, который никогда не повторится?