Было ещё кое-что, проявлявшееся временами, зыбкое, но выручавшее иногда в самые критические минуты. Впервые Илья обнаружил в себе эту способность в автобусе, когда ехал в родную деревню навестить мать. Два раза в месяц, если не было дождя, он выбирался к ней за продуктами. Нельзя сказать, чтобы он любил эти поездки, но желудку не прикажешь.
Народу в маленьком «пазике» в тот раз было немного, и Илья сидел у окошка, дожидаясь отправления. В автобус зашли два известных оболтуса, успевших, не смотря на юные года, накуролесить и побывать в колонии для несовершеннолетних. Но их там ничему хорошему, видно, не научили. Ребята сели на места «для пассажиров с детьми и инвалидов» и стали веселиться, грубо заигрывая с симпатичными деревенскими девчонками. Вначале те отбрехивались было бойко, но когда хулиганы совершенно обнаглели, стушевались и замолкли. Это ещё больше развеселило подростков, грязная ругань и глупое ржание, казалось, заполнили автобус. То, что позже, через пятнадцать лет станет нормой поведения многих, в восемьдесят пятом позволялось лишь некоторым. Этим — позволялось, на них как бы лежало особое клеймо, означавшее, что они живут по законам другого общества. С ними боялись связываться.
«Ну почему я? — думал Илья, глядя в окошко. — Вот все сидят и делают вид, что не замечают. Или правда их это не касается? С другой стороны, ничего эти козлы девчонкам не сделают, и все об этом знают. Похамят ещё, пока не устанут, отвлекутся на что-нибудь, или водитель придет, цыкнет — и все забудут этот случай. Почему именно я должен с ними сцепиться? Потому что именно меня больше всех от них тошнит? Да кто они такие, чтобы я обращал на них внимание?»
Он продолжал тупо глазеть на пыльную улицу, кирпичную стену районного автовокзала, не делая ни одного движения, не бросая ни одного взгляда в сторону распоясавшихся весельчаков. Идея, что самая большая его проблема — это то раздражение, которое вызывают в нем подростки, увлекла Илюшу. Он сосредоточился и попытался вычеркнуть, стереть их из своего сознания.
«Их нет, их просто нет. Я здесь вообще один сижу», — убеждал себя Илюша. Вдруг он почувствовал, что ему это удалось. Напряжение исчезло, страх и нервная дрожь прекратились, в душе остались только спокойствие и ровная безмятежная уверенность в себе. Он не переменил позы, не пошевелил ни одним мускулом, но в ту же самую секунду, когда Большакову удалось вычеркнуть хулиганов из своего сознания, они вдруг замолчали. Пришел водитель, завел мотор, автобус доехал по тряской лесной дороге до Сясь-озера. Наглецы сидели всё так же тихо, и только когда Большаков выходил из автобуса, он услышал, как один из них шепотом сказал другому: «Вот такой сидит-сидит, а потом как даст пяткой в глаз».
Райцентр у них тоже был небольшой, все друг друга знали, у этих охламонов не было никаких оснований думать, что Илья мастер по части «дать пяткой в глаз». Отчего же им это пришло в голову? С того дня Большаков начал сомневаться в тех истинах, которые вдалбливались на уроке обществоведения: бытие, мол, определяет сознание, материя первична, а сознание вторично. Не так все просто.