Гражданин тьмы

Ганюшкин принял решение единственно верное. Метрдотель прав: эта куколка для знатоков. Но кем бы она ни была, он вывернет ее наизнанку и узнает, что у нее внутри. Но не сейчас, позже. После встречи с Мишаней. Достал портмоне, отслоил пять зеленых сотенных купюр и положил перед ней.

— Уговорила, девочка. Вот тебе пока на конфеты. Никуда не отлучайся. Пришлю за тобой.

Фея побледнела до синевы, к деньгам не притронулась. Он так и оставил ее за столом, будто потухшую свечку.

Мишаня явился через сорок минут. Вошел сияющий, оживленный, с тем счастливым, восхищенным огнем в глазах, который Ганюшкин уже подзабыл. Так первый ученик в классе смотрит на любимого учителя, преданный пес — на хозяина, почесавшего ему брюхо. Сколько раз смягчало Гая Карловича это голубое неистовое сияние! Теперь пробил час расплаты за нелепую при его жизненном опыте доверчивость. Несколько месяцев назад провожал в самостоятельное плавание родного человечка, сейчас принял в отцовские объятия мелкого кидалу, променявшего синицу в руках на журавля в небе. Бедный мальчик, заблудившийся в трех соснах…

— Господи, какая радость, какой сюрприз! — восторженно лепетал Мишаня. — Но как же так. Гай Карлович, не предупредили, не послали весточку… Не встретили как положено…

"Хитер, хитер подлец, — отметил Ганюшкин не без удовольствия. — Ни тени беспокойства на простоватом, с тонко очерченными скулами лице. И ведь догадывался, не мог не догадываться, что неспроста нагрянул владыка. И не мог не чувствовать меча, занесенного над головой".

— Сядь, не мельтеши, — благодушно прогудел. — Выпьешь чего-нибудь?

— Вы же знаете, я не пью… Но если прикажете… Устроились в гостиной: Ганюшкин в мягком кресле, Мишаня напротив на стуле — вытянутый как струна, одухотворенный, готовый по первому знаку, как всегда, ринуться грудью на любую амбразуру. Сколько еще молодой, неизрасходованной энергии в предателе… Жаль, очень жаль, о так получилось. Что уже пора расставаться.

Гай Карлович решил не тянуть кота за хвост и заговорил спокойно, без нажима, а так, как если бы батюшка читал отходную по покойнику, который по недомыслию и недостатку религиозного рвения натворил при жизни много дурного, но, как всякая Божья тварь, заслуживает снисхождения. Исподволь, с любопытством следил, какие метаморфозы происходят с Мишаней. По мере того как нанизывал обвинения, лицо у подлюки вытянулось, побледнело потом он попытался перебить наставника, вставить словцо, потом, с увеличением тяжести аргументов, как-то сгорбился, переломился в поясе и поник на стуле, будто задремал. Голубые, яркие глаза потухли.

— Такие-то дела, голубчик Мишаня, — закончил Ганюшкин на печальной ноте. — Можешь что-нибудь сказать в оправдание? Готов выслушать.

Шмульцер ответил не сразу, с трудом вышел из оцепенения. Наконец тихо произнес:

— Навет… Обыкновенный навет. Кто-то решил от меня избавиться. Трудно поверить. Гай Карлович, чтобы вы говорили всерьез. Двойная бухгалтерия, эксклюзивные счета… Мистика какая-то.

— Был бы рад, если так. Но я, Мишенька, своими глазами видел копии документов. Отчасти горжусь тобой. За несколько месяцев наломать столько деньжищ — надо уметь. Жалко зарывать такой талант в землю, да сам понимаешь, другого выхода нет.

— Гай Карлович, какие документы? Господь с вами. При нынешнем уровне компьютеризации. Кто же верит документам? Разве что московская прокуратура.

— Чему же верить, Мишаня? Твоим честным глазкам? Мишаня глядел оторопело, но краска уже вернулась на его щеки, он готов был защищаться — и понятно как. От всего отпираться, нагло, отчаянно. Уйти в отрицаловку. Что еще ему остается? Но Ганюшкин жестоко ошибся в своей догадке. Мишаня в последний раз дернулся, и вдруг в нем произошла неуловимая перемена. Ганюшкин увидел перед собой другого человека, которого прежде не знал, — сосредоточенного, нахмуренного, с сигаретой в руке. У этого человека были усталые, старческие глаза. Он спросил:

— Вам самому не страшно. Гай Карлович?

— Ты о чем?

— Да так… Расплачиваться все равно придется. За все ваши дела. И за то, что сейчас со мной задумали. Чаша сия никого не минует.

— Ну-ну, продолжай.

— Да чего продолжать, я уж кончил. Об одном жалею силенок не рассчитал. Хотел переиграть на вашем поле, а надо было по-другому. В прошлом году, помните, когда сидели у Елизаветы в шалмане? Вы пьяненький сделались, из моих ручек водочку лакали. Я уж было порошок приготовил, в последний момент передумал. Слишком мелко для вас. Не почувствовали бы, как сдохли. Без мук, без тоски. А может, и правильно, что передумал. Ладно, чего теперь вспоминать… Зовите свою обезьяну.