Гражданская война в Испании 1936–1939

Нападения на духовенство неминуемо получали наибольшую огласку за рубежом, где не были осведомлены о масштабах политического могущества испанской церкви: католическая церковь была оплотом консервативных сил страны, фундаментом того, что правые называли «испанской цивилизацией». Неудивительно, что извне страна виделась глубоко верующей. Шутка баскского философа Унамуно, что в Испании даже атеисты – католики, воспринималась всерьез. Века фанатических суеверий, насаждавшихся инквизицией, выгравировали в европейских умах именно такой образ. Но все равно приходится удивляться тому, как редко в европейских газетах проводилась связь между религиозными преследованиями в Средние века и яростным антиклерикализмом, развившимся в XIX веке. Неистовство, приводившее кое-где к эксцессам, питалось твердым убеждением: обещание рая на том свете в обмен на смирение – старый трюк, при помощи которого богачи и власть имущие принуждали бедняков безропотно принимать их земную участь. По крайней мере для анархистов Церковь представляла собой подобие «министерства правды», будучи одними из идеологических ведомств государства. Именно в этом качестве она оказывалась самой уязвимой и крупной мишенью, наряду с Гражданской гвардией.

Во время войны националисты кричали о 20 тысячах растерзанных священниках; позднее они приводили цифру в 7937 убитых священнослужителей – и все же она превышает истинное число жертв минимум на тысячу. Сегодня известно, что из общего числа священнослужителей (примерно 115 тысяч) погибло 13 епископов, 4184 священника, 2365 монахов и 283 монахини, причем огромное большинство – как раз летом 1936 года[182]. Это была ужасная бойня, тем не менее либеральные католики впоследствии признавали, что убийство священников – не более ужасное преступление, чем убийство левых правыми по имя Господа. Этот подход разгневал испанскую церковь, однако она промолчала, когда националисты застрелили 16 баскских священников, включая благочинного Мондрагона. Возмутился только епископ Витории, убедивший папу римского протестовать перед генералом Франко, который в гневе пригрозил выслать в Рим его и поддерживающих его епископов[183]

.

Националисты убили также два десятка протестантских пасторов, и все протесты были бесполезны[184]. Наибольший пропагандистский эффект в мировой прессе вызвали, конечно, публикации об изнасилованиях монашек. Однако в подробном перечне преступлений республиканцев, опубликованном националистами в 1946 году, нет доказательств этих эксцессов, не считая намека на один-единственный случай. Бывало, конечно, что священников запытывали до смерти, особенно в Арагоне, Каталонии и Валенсии. Некоторые сгорали заживо в своих церквах, сообщалось о случаях кастрации и вспарывания животов. Некоторых заставляли копать себе могилу, а потом заживо сжигали.

Впрочем, гораздо больше насчитывалось случаев поджога и разграбления церквей: ризы использовались в уличной корриде, а республиканца, в шутку напялившего на себя церемониальные одеяния архиепископа Толедского, чуть не застрелил пьяный miliciano, принявший его за церковного примаса. Вандалы пили церковное вино из потиров, били витражные окна и брились, согревая воду в купелях[185].

После крушения законности и порядка в республиканской зоне главным объектом народной мести стали мятежные генералы и их сторонники, вторым – классовые враги: духовенство, землевладельцы и их сыновья, senioritos, фабриканты, политические боссы (caciques), представители интеллигенции, лавочники. Это насилие первых дней было подобно взрыву или извержению вулкана. Но даже при этом месть не была настолько неразборчивой и слепой, как иногда утверждают.

Убийства священников не имели массового характера, а также региональной составляющей (кроме Басконии, но там Церковь не пострадала). В депрессивных сельских областях священники часто были такими же нищими и необразованными, как их прихожане. Тех, кто проявлял на похоронах бедняков не меньше искренности, чем на похоронах богачей, нередко миловали. То же самое обычно относилось к расправам над лавочниками и людьми свободных профессий. Адвоката или лавочника, который не вел себя надменно и не издевался над бедняками, чаще всего не трогали. Фабриканты и управляющие, поступавшие с работниками по справедливости, почти всюду уцелели и часто даже входили в руководство новых кооперативов. С другой стороны, на раннем этапе смуты «известный эксплуататор» имел мало шансов выжить. Конечно, в этой закономерности бывали исключения, но слухи об убийствах людей за ношение шляп и галстуков были порождены неизбежной паранойей среднего класса.