Гребаный саксаул (СИ)

Каждый день мытье полов, чистка овощей, стирка, уборка территории и казармы, кухонный, суточный и прочие наряды, чистка сапог, латание дырок, бесконечное натирание бляхи и тому подобное.

Кто-то идёт в наряд, кто-то на самоподготовку в классы, кто на работу к бабаям. Бабаи - это советские колхозники, они же местные феодалы. Особо уважаемые люди: Юсуп, Сабир, Фархад. Они огородники. Имеют много гектаров сухой перепаханной земли на которых растут помидоры, арбузы, лук.

Самые уважаемые люди в Средней Азии ходят в хромовых сапогах с надетыми на них лакированными галошами.

Эти сапоги с галошами для них что-то вроде галстука для ответственного работника или шляпы для человека, считающего себя интеллигентом.

Мы пропалываем сорняки, таскаем мешки с урожаем и удобрениями. Хозяин кормит нас домашним лагманом и поит чаем с конфетами.

Все это заменяет занятия по рукопашному бою, метание ножей, стрельбу по македонски, атлетические упражнения и прочую боевую учёбу.

Есть ещё Хабиб. Он не советский колхозник, а заведующий магазином. Но тоже очень уважаемый человек. Хабиб строит большой двухэтажный дом. Он абсолютно цивилизован. Закончил институт, хорошо говорит по-русски. Носит модные штатовские джинсы, батник, чёрные импортные очки-капли.

У КПП толпилась группа местных. Они были в халатах и тюбетейках. Что-то обсуждали, жестикулировали.

Наш взвод идёт в класс.

Диянов спросил:

- А кто мне скажет, что это такое. Большое, волосатое, начинается на «х»?

Взвод молчал.

Диянов ухмыльнулся.

- Подсказываю: заканчивается на «й». Некоторые покраснели. Штеплер сказал:

- Ну это... И тоже покраснел.

* * *

… После школы я никуда не поступал. Ждал повестку в армию. Надеялся возмужать. Повзрослеть. Мама говорила: «В армии из тебя сделают человека».

Почти год до призыва я работал в котельной, кочегаром. Я закидывал уголь в печи и читал. Я перечитал все книги, которые были у нас в доме. Потом перечитал все учебники, которые не раскрывал в школе.

У моего отца был приятель Валера Орлов. Он служил прапором в нашей части, а до этого в Германии, откуда привёз много книг на русском языке. Иногда он давал их мне.

Это были самые золотые месяцы моей жизни. Всё оборвала повестка из военкомата.

Я поднял руку.

- Хэмингуэй.

Капитан повернулся ко мне.

- Ну и как тебе Хэмингуэй?

- Мне понравился.

- А что именно понравилось?

-Мировозрение.. Всё просто и понятно. Мужчины простые и сильные, женщины слабые, собаки - верные.

- Так, так. А кого ты читал ещё?

- Много кого: Фолкнера, Ирвина Шоу, Скотт Фицджеральда, Экзюпери.

Я не читал Экзюпери. Мне он не понравился за имя, но им тогда все восторгались и я назвал этого лётчика для понтов.

- А «Малую землю»?

- Читал!

- Ну и как?

- По-моему, дрянь.

Капитан засмеялся.

- Назначаешься старшим. Диктуешь текст от сих до сих. Остальные пишут. Через сорок пять минут перерыв. Исполнять!

Диянов уходит. Мы пишем и мечтаем о гражданке.

Вечером полуживые от усталости смотрим программу «Время». Просмотр обязателен. Утром будет политинформация. Нужно знать «назубок» фамилии, имена и отчества членов Политбюро ЦК КПСС.

Многие спят. Самые хитрые научились спать с открытыми глазами.

Подкрадывается Каныга.

- Внимание, тем, кто спит... Встать!

Грохот опрокинутых табуреток.

* * *

Утреннюю политинформацию проводил агитатор взвода по прозвищу Фара. Замполит Кравченко о чём-то переговаривался с Дияновым. За последними столами дремали с открытыми глазами.

Фара долго и нудно перечислял достижения советской власти. Когда он сказал о том, что Советский Союз уже догнал и перегнал США по производству мяса, молока и колбасы проснулся Штеплер:

- Ага, - сказал он. - А у нас в посёлке из всех видов колбасы только - хер!

Штеплера сослали на кухню, в наряд. Хорошо, что хоть не на губу.

* * *

За территорией части стоял небольшой домик, огороженный забором с колючей проволокой поверху. На калитке была приварена металлическая звезда. Издали санчасть походила на маленькую тюрьму. В неё попадали в основном из-за потёртости ног или по блату.

Запах больницы стал ощущаться ещё на крыльце. Давид лежал на койке.

В углу располагалась плита. На плите стоял чайник из солдатской столовой. Я окинул взглядом побеленные стены. Репродукцию картины Шишкина «Утро в сосновом бору» над столом, стопку книг на подоконнике.

- Ну, - сказал я, – и чего ты лежишь? К тебе пришёл тяжело больной друг, а ты не обращаешь на него внимания. А как же клятва Гиппократа?

Давид усадил меня на стул. Заглянул в рот.

- Глотать больно?– спросил он.

Я энергично закивал.

- Ясно! Ангина.

- Это не смертельно? - поинтересовался я.

- Нет, не думаю. Но потребуется постельный режим.

- Раз надо, значит надо. Я готов.

* * *