Гребень волны

– Не с нами, – сказал Кратов. – С вами, а после – с северными американцами. С нами воевали немцы. А мы – с афганцами.

– Бывало и не столь эффектно, – продолжал Бекетов с воодушевлением. – Никаких вспышек. Негромкий хлопок, будто лопнул надувной шарик, а потом тишина. И люди, словно натолкнувшись на невидимую стену, так же тихо падают. Не успев даже донести рук до лица. И обращаются в остекленелые манекены, которые очень удобно дробить тяжелым катком.

– «Дыхание фараона», – продолжала читать Марси, упорно не глядя в сторону профессора. – «Одна из наиболее удачных попыток Исламского военного союза создать абсолютное, экологически чистое оружие».

– А вот еще занятная вещица. Едва коснувшись тверди, она вдруг начинала гудеть и мелко трястись. И всему, что ее окружает, передается эта дрожь, она проникает под любую броню, под самые толстые стены… под кожу… до самых глубин молекулярного строения вещества, рвет субатомные связи. Материя рушится внутрь себя, обращается в бурлящее озеро грязи. Дома, деревья, люди…

– Кратов, иди ко мне! – воскликнула Марси плачущим голосом.

Тот послушно подошел и взял ее за руку. Холодные пальцы девушки слегка дрожали.

– Ты хочешь уйти? – спросил он негромко.

Марси упрямо мотнула головой.

– Как насчет того, чтобы подняться наверх? – осведомился Бекетов. – Там нет никаких экспонатов. Обыкновенная картинная галерея. Одни только лица. Спокойные, зачастую добрые, отмеченные печатью мудрости. Под каждым портретом – число из шести, семи, восьми цифр.

– Кто они? – спросил Кратов.

– Выдающиеся убийцы, – провозгласил профессор, воздев палец. – А числа – их личный счет. Там нет никого, кто разменивался бы на мелочи. Джек Потрошитель не попал даже в кандидаты, а ведь он держал в страхе весь цивилизованный мир. Чингисхан со своими жалкими тысячами притулился с краешку как дилетант!

– Я, кажется, понимаю, – сказала девушка, повиснув на кратовском плече. – Но ведь эти люди не убивали сами. Какой же у них мог быть личный счет?

– А что преступнее – убивать самому или создать механизм для убийства и передать его в руки палачам? – непонятно отчего вдруг ожесточился Бекетов. – В чем разница между ядерной бомбой и социальным экспериментом, если то и другое нацелено на истребление? Между прочим, второе показало себя более эффективным средством. Атомные бомбы 1945 года уничтожили сотни тысяч. Построение социализма в отдельно взятой стране свело в могилу десятки миллионов. Параноики без всяких признаков психического расстройства предпочитали убивать своих. Свои всегда ближе и доступнее… Подниметесь?

– Я не хочу, – упрямо сказала Марси.

– Вы не хотите, – пробормотал старик. – Вы все не хотите. Музей пуст. Неужто вы так возлюбили беззаботное веселье, что готовы забыть собственное прошлое?

– Зачем оно мне сейчас? – закричала Марси. – Мне двадцать лет, я молода, я хочу света, любви, счастья! Почему я должна бродить в этом могильнике, дышать его смрадом?!

– Да кто вам сказал, что больше не будет социальных экспериментов?!

– А если и будут? Мы же стали другими, нам никогда не пригодится никакое оружие, и не нужно тыкать нас лицом в разверстые гробы, чтобы доказать, как нехорошо убивать людей!.. Я сама знаю это лучше всех в мире! – Марси выбежала на середину зала, сложила ладошки рупором и громко, по складам, выкрикнула в гулкую пустоту: – Убивать нехорошо-о!

Эхо с готовностью повторило каждый звук, возвращая его полной уже невнятицей.

– Не надо шуметь, – сказал Бекетов раздраженно. Он снял очки и неспешно протер их полой халата. – Здесь музей. Не будите лихо…

– Что ты молчишь, Кратов? – возмутилась Марси. – Скажи, что я права!

– Он правильно молчит, – проворчал Бекетов. – Он старше, он знает.

– Что, что он знает?!

– Ничего еще не кончено. История не дописана. И она не дает никаких гарантий.

– Я молчу не поэтому, – наконец сказал Кратов. – Я… я просто никогда не думал над этим.

– Как можно не думать о собственном прошлом? – изумился профессор. – Чем же тогда заняты ваши мозги? Или они всего лишь переваривают ту жвачку, что подбрасывает им настоящее?

– Они заняты иным. По-моему, общество, живущее прошлым, не имеет будущего…

– Я не знаю такого афоризма. Но мир, лишенный памяти, становится безумным!

– Это правда, – согласился Кратов. – Однажды я видел такой мир.

– Так вы нездешний, – догадался старик, изучая его блеклыми слезящимися глазенками. – Теперь мне все ясно.

– Что вам ясно? – подобрался Кратов. – Вы думаете, мы все настолько оторвались от нашей планеты, что нам стало безразлично все, что с ней происходит? Это неправда! Мы без Земли – никто. Мы ушли в Галактику не за тем, чтобы удовлетворять собственный праздный интерес. Мы служим Земле как умеем…

– Сейчас вы скажете, что вы – двери Земли, открытые во вселенную, – фыркнул Бекетов.

– И скажу!