Греческий огонь

— Расстояние между нашим ведомством и тюрьмой, где обычно проводят допросы, — сказал эпарх, обращаясь к писарю, — насчитывает не менее десятка стадий [27]. Таким образом, судья должен пройти приблизительно такой же путь, как от Форума Константина до Форума Волов. Может быть, такой долгий путь был предусмотрен специально для того, чтобы дать возможность судье допросить собственную совесть, прежде чем он приступит к допросу заключенного, ожидающего его в камере. И все-таки в данном случае куропалат не учел, что среди верховных судей редко встречаются молодые атлеты. Гораздо чаще судьи бывают старыми и больными: у одних — астма, у других — слабое сердце, а третьи и вовсе хромые.

— К счастью, господин эпарх, — отвечал писарь, — вы не старик, не астматик и не хромой.

— Откуда ты знаешь, что я не старик? С какого, по-твоему, возраста начинается старость? Ну-ка, послушаем.

— Я не философ и не умею рассуждать абстрактно, но что касается вашего возраста или, по крайней мере, возраста, на который вы смотритесь, могу сказать, что до старости вам еще далеко.

— Ты очень ловко увернулся от ответа, — сказал эпарх, — и это ответ настоящего придворного. Но если бы я все-таки спросил, сколько мне, по-твоему, лет, что бы ты ответил?

— Так как вы человек не старый, то я бы сказал, что вы молоды.

— На этот раз логика придворного тебя подвела. Ты исходил из двух понятий — старости и молодости, упустив из виду зрелость, а потому твой вежливый ответ прозвучал как насмешка. Я мог бы обидеться. Знаешь, что случилось с писарем, твоим предшественником, из-за неудачного ответа?

— Он был сослан в монастырь, в какую-то пустыню в Египте. Но я слышал, будто неправильный ответ послужил только предлогом и что на самом деле он был наказан за другое.

— За что же?

— Говорили, будто он попрал ногами тень квестора Священных Дворцов.

— Я тоже слышал что-то в этом роде. Кажется, квестор действительно считает себя глубоко оскорбленным, если кто-то осмеливается наступить на его тень, так что когда он выходит погреться на солнышке, все сразу разбегаются и он остается в одиночестве.

Эпарх остановился, чтобы перевести дух. Идти и разговаривать ему было трудно, но он не мог отказаться от беседы только потому, что вести ее приходилось на ходу, так как иначе постоянные переходы из одного ведомства в другое в бесконечных пространствах Дворца вынудили бы его молчать большую часть дня. Он знал, что принадлежит к той особой категории людей, у которых мысли и слова рождались одновременно, так что он привык разговаривать сам с собой, и эта невинная привычка создала ему репутацию чудака. Но постоянные упражнения в красноречии необыкновенно развили у него особое искусство ведения диалога, весьма способствовавшее его блестящей судейской карьере.

Эпарх посмотрел на писаря, и ему показалось, будто он заметил в его глазах то, что называл «тенью вины». Писарь был человеком хилым, невзрачным, из тех, кому постоянно не везет, и они сами считают себя всегда и во всем виноватыми, страшась быть раздавленными теми, кто хоть сколько-нибудь владеет тонким и опасным искусством восхождения по ступеням власти.

— Я не отправлю тебя в изгнание, в этом ты можешь быть уверен, — сказал эпарх. — При исполнении служебных обязанностей я стараюсь не поддаваться капризам.

И, понизив голос, добавил конфиденциальным шепотом:

— Между нами говоря, квестор — упрямый и жестокий евнух.

Писарь поспешно опустил глаза, испуганный откровенным признанием такого осторожного и мудрого человека, как эпарх. Но, с другой стороны, это было проявлением доверия и симпатии к нему, и писарь из благодарности тоже решил быть откровенным.

— Обычно я не решаюсь высказывать свои суждения о евнухах и бородачах, но, если вы простите мне мою откровенность, о квесторе я того же мнения.

— Лучше бы ты продолжал оставаться осторожным в своих высказываниях и в будущем, конечно, если у тебя еще есть будущее.

Писарь почувствовал, как у него задрожали коленки.

— Что вы хотите этим сказать, господин эпарх?

— Я просто хочу сказать, что мы все ходим по краю пропасти. И чем выше чин, тем глубже пропасть, в которую мы рискуем упасть.

— Что может угрожать простому писарю вроде меня?

— И поэтому он чувствует себя в большей безопасности, чем эпарх? Ты это хотел сказать?

Эпарх снова остановился. Остановился и писарь.

— Да, вы угадали мои мысли, господин эпарх.

— Но ведь ты знаешь, куда мы идем?

— Допрашивать заключенного, которого подозревают в государственной измене.

— А ты знаешь, кто этот заключенный и какое обвинение ему предъявлено?

— Нет, я не знаю заключенного и не знаю, в чем его обвиняют.

— Может быть, это и к лучшему.

Эпарх возобновил свой путь. Вскоре они подошли к лестнице, ведущей в подземелье, но, прежде чем начать спускаться, эпарх сделал еще одну остановку.

— Ты должен радоваться: благодаря своему неведению, ты стоишь чуть дальше от края пропасти, о которой я тебе говорил.

— Я желаю вам долгой жизни и здоровья.

Эпарх посмотрел на несчастного писаря и улыбнулся ему. Затем огляделся по сторонам, как будто опасался, что их кто-то может услышать.