Греческое сокровище

Мадам Виктория оказала Софье редкое доверие, не распечатав доставленное письмо и не попросив потом взглянуть на ее ответ. Софья была благодарна ей за это, хотя и подумала: «Ее предупредили, что только я и мистер Генри можем разобраться в своих отношениях. Да иначе и быть не может. Только что же мне написать? Такой мудрый человек—и не понимает, что если бы он был бедняком, то не поехал бы за невестой в Грецию. Как убедить этого щепетильного богача-бедняка, что мне и задаром не нужен Париж?!»

«Дорогой мистер Генри! Я с глубоким волнением ожидала Вашего ответа, надеясь, что Вы вернете доброе расположение, которым Вы меня одарили в наши первые встречи и которого лишили за мой ответ во время поездки в Пирей. Но Ваше письмо повергло меня в глубокую печаль. Узнав Ваши теперешние чувства, я молила бога, чтобы он вернул мне Ваше прежнее отношение ко мне. Вы пишете, что по-прежнему намерены уехать из Афин в субботу, и лишаете меня последней надежды. Это бесконечно опечалило меня. Не осмеливаясь просить Вас о большем, я бы очень просила Вас навестить меня перед отъездом. В надежде, что Ваше доброе сердце не отклонит моей просьбы, остаюсь с глубочайшим уважением к Вам, Софья Г. Энгастроменос».

Ни в этот, ни на следующий день ответа не было, и это никак не вязалось с человеком, который сам признавался ей, что с радостью пишет по дюжине писем в день. Теперь Софья совсем пала духом: похоже, он и в самом деле уезжает, не дав им возможности хоть как-то спасти семейную репутацию. Такой поворот событий поверг ее в полное уныние, потому что обстановка в доме была невыносимо тяжелой. Никто не упоминал имени Шлимана, и вообще говорили мало и словно через силу. Все были угнетены, раздосадованы, озадачены. Перед ужином, сославшись на отсутствие аппетита, она поднялась к себе и бросилась на постель, зарыв лицо в подушку. Кого она оплакивала? Родителей, лишившихся надежды вернуться к прежней жизни в столице? Братьев и сестер, которым тоже что-то могло перепасть от ее замужества? Или самое себя, такую нескладную, что не справилась с простым делом? А может, все вместе, в том числе и крушение головокружительного и неисповедимого будущего.

— Мне очень нравится Генри Шлиман, — шептала она, — я восхищаюсь им. Я знаю, что после замужества полюблю его по-настоящему, ведь и мама не сразу полюбила папу, а сестрица Катинго—своего мужа. Я хочу быть его женой. У меня есть глаза — я вижу, он меня любит. Что же мне делать?

Она проплакала всю ночь и утром, когда мать позвала ее снизу, вышла с опухшими и красными глазами. Оказывается, принесли письмо от Генри Шлимана. Софья ушла в сад, села в кресло спиной к дому и дрожащими пальцами распечатала конверт. Резкие, словно рывками выписанные буквы расплывались перед ее глазами.

«…Я не тешу себя иллюзиями. Я очень хорошо понимаю, что молодая красивая девушка не может влюбиться в мужчину сорока семи лет, к тому же далеко не красавца. Но я полагал, что могу рассчитывать на уважение женщины, чей характер настолько совпадает с моим и которая так же благоговеет перед науками. И коль скоро эта ученица поступает ко мне в учение на всю свою жизнь, я смел надеяться, что она полюбит меня, ибо уважение рождает любовь, а я со своей стороны постарался бы быть хорошим учителем и каждую свободную минуту наставлял бы свою прозелитку в филологии и археологии».

Откинув голову, Софья от всей души расхохоталась.

— Теперь понятно, чего он хочет: чтобы я сама сделала ему предложение! Это сразу придаст ему уверенности: он будет знать, что я не только принимаю все его условия, но с радостью готова стать его женой, ученицей и помощницей в раскопках Трои. Предложение так предложение—я сейчас же попрошу его руки. Я уже не та наивная девочка, что сидела в лодке напротив Генри Шлимана.