— Только в Константинополь. Причем вся семья потянется ее сопровождать. Такие здесь порядки. Здесь знают о медицине столько же, сколько знали о ней ахейцы в двенадцатом столетии до рождества Христова. Или сколько о ней знает, — добавил он вдруг с горечью, — твой афинский приятель Веницелос. А может, и столько не знают. Агамемнон говорит брату Менелаю:
Раненый Эврипид просит Патрокла:
И Патрокл:
Софья предпочла пропустить мимо ушей упоминание о докторе Веницелосе. Подумать, как долго не забываются горечь и обида…
— Но крестьянки же должны знать свои травы, корни, листья, ягоды… Как ты думаешь?
— Все крестьяне их знают. Эти знания передаются из поколения в поколение. Да беда в том, что отвары из этих трав и корней лечат далеко не все болезни.
В начале июля температура поднялась до 88 градусов [22]
. Работали вяло. Семь дней вылетели начисто из-за дождей и праздников, и хотя все-таки сделали немало, но вожделенная Троя не спешила показываться. Генри стал раздражаться.— Рабочие из Ренкёя и вообще все здешние греки отрабатывают день не полностью. Я все подсчитал. Трижды за один час рабочий откладывает лопату, достает из кармана табак, лениво сворачивает самокрутку, долго слюнявит конец, потом ищет спички или идет прикурить у соседа, степенно закуривает, затягивается: десять минут—это самое меньшее! — пускаются на воздух. Ежечасно! У них есть полчаса на отдых в девять утра и полтора часа в полдень — пусть в это время и курят. Надо покончить с этим безобразием.
— Ты не боишься, что они взбунтуются?
— Ради бога. Я достаточно намучился с этими нахалами. Они всю жизнь работали только на себя, они просто не знают, что такое полный рабочий день.
В обеденный перерыв он объявил, что отныне запрещает курить в рабочее время. Семьдесят рабочих из Ренкёя ответствовали оглушительным улюлюканьем. К счастью, их комментарии были внятны только загоревшимся ушам Софьи.
— Они отказываются принять твои условия, — сказала она. — Если они не будут курить, сколько им хочется, они вообще перестанут работать.
Но в Генри вселился бес.
— Они думают, что из-за хорошей погоды я пожалею время и уступлю. Как бы не так. Яннакис, выплати за полдня каждому, кто хочет уйти.
Получив расчет, рабочие из Ренкёя выстроились вдоль траншей, осыпая бранью более покладистых крестьян из других деревень. Поскольку слова не оказали нужного действия, в ход пошли камни. Генри подозвал Яннакиса.
— Возьми лошадь и поезжай в турецкие деревни. Найди замену этим рабочим.
Яннакис кивнул и поехал.
В тот вечер бунтовщики из Ренкёя не пошли домой. Они улеглись спать в своем палаточном стане, чтобы с началом рабочего дня к ним было недалеко идти с поклоном. Софья провела тревожную ночь, опасаясь физической расправы. Утром, как обычно, Генри уехал купаться, а когда он вернулся—Яннакис записывал в книгу новобранцев. Пришло сто двадцать турков. Сломленные организаторским гением Шлима-на, рабочие из Ренкёя унылой цепочкой потянулись домой.
Хоть он и был не очень лестного мнения о турецком правительстве и его чиновниках, тут он признался Софье:
— Какие честные и славные люди. Я начинаю любить этот народ.
— А мне жаль тех, из Ренкёя, — вздохнула Софья. — Хотели махом, а вышло прахом.
Макрис и Деметриу жаловались: земляные стены пошли такие плотные, что их ничем не возьмешь.
— А почему их не окопать? — подсказал Фотидис. — Сделайте подкопы, и они поддадутся.
Идея понравилась Генри, и сообща они разработали такой план: земляные стены разбить на шестнадцатифутовые куски толщиной в десять футов и валить каждый отдельно. Фотидис сложил укрытие из толстых бревен под дощатым навесом: когда сверху полетят камни и мальчишки прокричат тревогу, рабочие успеют добежать и спрятаться.
Прошло несколько дней. Генри и Софья были на своих участках, когда с пушечным грохотом рухнула источенная подкопами вся земляная стена разом. Фотидис с кем-то из рабочих точил лопаты в укрытии. И гора накрыла их. Софья была недалеко и прибежала быстро. На ровном месте вырос курган. Через секунду примчался Генри.
— Я слышу стон! — схватила она его за руку.