Грех 22.10.08

Так вот, гордыня. Я узнаю ее сразу — почему-то мне дарована особая чуткость именно на этот страшнейший грех: может быть, потому, что иначе я сам был бы ему подвержен. Но мне дано особое счастье — видеть ее во всей полноте и наглядности, во всей гнилой омерзительности. Гордыня ходит и отменяет окружающих: тебя не должно быть. Оттаптывается она всего на двух категориях населения: на самых слабых и самых сильных. Слабые для нее всего безопаснее, из них она собирает себе постамент. Сильные — всего опаснее: это потенциальные конкуренты, и их надо обезвредить сразу, противопоставив их силе свою наглость. Это как раз отличительная черта гордыни: она слаба и ни черта не может сама по себе. Но — наглость: вот в чем суть. Заставить других смотреть на себя ее ненавидящими глазами. Гордыня умеет подмечать чужие слабости. Ей кажется, что бить горбатого по горбу — признак силы. Собственно, вся она этим исчерпывается: горбатому по горбу. Вы говорите — нельзя? А я думаю — можно. Есть, конечно, интуитивный нравственный барьер, он всем вложен, это такая конструктивная особенность человеческого организма. Но его при случае можно сломать, прорвать, как девственную плеву: это происходит единственный раз и тоже болезненно. Процесс, главное, необратим и соблазнительно легок. Нельзя попрекать калеку его покалеченностью? Да что вы, запросто. Нельзя бить нищего? Кто вам сказал? Кто мне запретит? Нельзя измываться над старостью? А что вы со мной сделаете, если я вот сейчас попробую, и начну прямо с вашей?

У меня недавно в «Литературном экспрессе» случился спор с Басинским. Обсуждался один неприличный питерец.

— Да, неприличный, — согласился Басинский. — Но он нужен для того, чтобы мертвое умерло.

Вот с этим я не согласен категорически. Кто вам — и ему — сказал, что оно мертвое? От имени какой инстанции вкуса выступает это ходячее оскорбление вкуса? И если даже допустить, что ему, разливавшемуся в восторгах по поводу романа «Бегство облепихи» или как его там, дарован абсолютный вкус, — кто дал ему право использовать этот вкус как обух, в полном соответствии с фамилией? В том-то и общая драма всех одержимых гордыней: им просто нравится делать гадости, но ради легитимации этого сомнительного занятия они предпочитают выступать от имени нового времени, упраздняющего всяческую мертвечину.

Сидит кружок «бывших людей», которых и так уже теснит эпоха. У бывших свои маленькие радости: что-то вспоминать, что-то вырезать и наклеивать, как Юркун в последние дни. Приходит с улицы такое вот краснорожее будущее и говорит: освободите помещение, теперь здесь буду жить я.

Есть ли у него проекты относительно нового мироустройства? Есть ли какие-нибудь добродетели вместо этих, скомпрометированных и хрупких? Способен ли он сделать что-нибудь для блага — хотя бы собственного, про других молчим? Нет, ничего подобного. Он ни шиша не умеет и ни хрена не чувствует. Он просто любит говорить «освободите помещение». Вся его ослепительная новизна по сравнению с людьми старого образца заключается в том, что у него меньше моральных ограничений. Он разрешил себе чуть больше и вот — вошел. Через полгода он наворотит такого, что сбежит сам — либо его отсюда вынесут. Но в эти полгода он будет кутить по полной.

Так входит марксизм, упраздняя все самое тонкое и сложное. Так — ровно с теми же ухватками — входил впоследствии структурализм, не в пример более умный, но ничуть не менее решительно упразднявший все остальное. Гордыня обычно присуща людям малоталантливым, потому что у таланта другие радости.

Помню, как они входили в девяностые. Есть нормальная редакция — что-то пишут, кто-то их читает, больших денег нет, компьютеры древние, медленные, полиграфия так себе. Является новый хозяин.

— Значит, так: вы все тут ничего не умеете, и вообще ваша журналистика кончилась. Пришла журналистика факта, а свои мнения можете засунуть известно куда. Быстро щелкнули каблуками и побежали собирать экспертные мнения, а кому это не нравится — на улицу. Шнель! — Для полноты еще добавить: «Млеко, курки, яйки».

Идиоту невдомек, что журнал читали не ради экспертных мнений, а ради соотнесения чужого опыта со своим. Он требует, чтобы в журнале был тест-драйв новой машины, перечень светских событий и прочая служебная информация для других идиотов. Он согласен оставить в журнале одно эссе, предпочтительно о выеденном яйце, и чтобы его писал Виктор Ерофеев.

Ладно. Те, кто умел писать, уходят в другие места или меняют профессию. Через полгода журнал прогорает и закрывается — либо в него возвращается прежний менеджмент, а идиот с MBA-образованием и всеми своими тест-драйвами уходит гробить следующий проект. Идиот непотопляем. О его приходе объявлялось громко и триумфально, уход запомнится единицам. Господь верен себе и наказует гордыню тихо, чтобы не рекламировать.