Грех содомский

Стефания как будто успокоилась, замолкла, а сама потихоньку неотступно следила за каждым шагом Глеба. И неожиданно нашла свою «разлучницу» и притом там, где совершенно этого не ожидала. Нашла и пришла в неописуемый ужас: рядом с нею совершалось несказанное святотатство. Грех содомский!.. Она была истинно верующей, набожной католичкой, и чувство мести сменилось мистическим ужасом, парализующим волю, сковавшим все ее существо. Она поняла, что ее долг, как честной девушки и хорошей католички, любящей Бога, который так чудесно спас ее от искушения плоти и тяжкого греха, предать строгому суду ужасную, кощунственную развратницу-мать и потерявшего человеческий образ ее сына и тем, может быть, даже спасти его душу…

VI

Стефания отправилась в участок и рассказала о своем открытии приставу.

Молодой, только что переведенный в этот город пристав обрадовался случаю выслужиться и немедленно доложил обо всем полицмейстеру.

Полицмейстер был из отставных гвардейских офицеров, знавший еще покойного отца Глеба и относившийся всегда с особой любезностью к «обворожительной» Валентине Степановне, а Глеба все еще считавший мальчуганом, чуть ли не ребенком. Добродушный толстяк вспыхнул, разнес пристава за что он слушает сплетни прогнанной прислуги и на его глазах порвал его «глупый, бестактный протокол». Затем он вызвал к себе Стефанию и, не давши уже и без того напуганной приставом девушке сказать хотя бы слово, взялся за нее по-своему…

— Я тебе покажу, как порочить порядочных людей… Шантажом заниматься вздумала, растуда твою мать, в тюрьме сгною… Скажи спасибо своему Богу, что я скандала не хочу подымать, а то показал бы я тебе кузькину мать…

Полицмейстер, красный, задыхающийся от искреннего возмущения, выпалил ей в лицо ее один увесистый заряд самой отборной русской брани, потряс перед самым носом Стефании толстым, с надувшимися на нем жилами кулаком и прогнал ее прочь, посоветовав не попадаться больше ему на глаза… Но на этом дело не кончилось. На выходе ее во двор Стефанию поджидали двое городовых. Испуганную девушку повели через двор и втолкнули в грязную камеру. Она была арестована, как шляющаяся без определенных занятий и подозреваемая в тайной проституции.

Немного отделавшись от страха, какой нагнал на нее полицмейстер, Стефания решилась уже во имя Господа во что бы то ни стало довести начатое ею дело до конца. Но в это время в ее камеру ввалились несколько новых арестанток, бывших пред тем «на прогулке». Женщины, расспросив новенькую, сразу же не поверили ее уверениям, что она ни в чем не виновата, а страдает по воле Божьей за правду, которую решилась во что бы то ни стало доказать…

Среди вошедших женщин были, между прочим, две старые, циничные проститутки, одна — больная сифилисом, находящаяся здесь временно до отправки в больницу, другая — содержательница тайного притона, в котором на днях произошел очень крупный скандал на почве ее жадности и жестокой эксплуатации своих девиц… Она сразу стала обхаживать «свеженькую», а сифилитичка, издеваясь над смущением Стефании, наглядно и очень красочно стала объяснять ей, как это завтра утром полицейский врач в присутствии городовых и других любителей этого зрелища будет осматривать ее: действительно ли она, как утверждает, девственна или нет…

— Ты припомни, красавица, может, как-нибудь, купаючись, на сучок наткнулась и с переляку забрюхатела… Мало ли что с вашей сестрой, Божьей праведницей, не бывает. Ты этта все, как на духу, доктору и объясни… он тебе чичас патент и выдаст…

Содержательница притона несколько раз повторила Стефании свой адрес и условия и обещала похлопотать за нее, если она, выйдя отсюда, поступит к ней.

Та, в конце концов, не выдержала, обезумела от ужаса перед осмотром и завыла на весь участок диким, животным криком. Другую заставили бы замолчать хорошим пинком в зубы, но со Стефанией поступили иначе: пристав решил, что на первый раз «будет с нее», позвал к себе в кабинет, поговорил с арестанткой «по душам», написал записку и потребовал, как условие освобождения, отнести эту записку Валентине Степановне и принести ему от нее письменное удостоверение, что никаких художеств за нею не числится. Стефания готова была на все…

Пикардина из записки пристава узнала о «гнусной клевете» Стефании и несколько минут не могла прийти в себя, затем взяла себя в руки и написала приставу, что за год службы она ничего худого за Стефанией не заметила и охотно прощает ей ее глупую выходку, которую объясняет просто особенным нервным, болезненным припадком…

Когда, через несколько часов, Глеб вернулся домой, ему показалось, что Валентина Степановна в его отсутствие перенесла тяжкую болезнь.

VII