Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника

Я и теперь считаю, что на Брежнева воздействовать было можно. Как? Не знаю, я не врач. Может быть, напугать – заболеете тем-то, откажет такой-то орган, может быть, обмануть как-то по медицинской части. Консилиума бы он, наверное, не признал. Но если бы прибыл какой-нибудь зарубежный ученый-светило и побеседовал с Генеральным лично, тет-а-тет, думаю, что это было бы делом небезнадежным. Ведь в конце концов ^хоть и с трудом, но бросил же он курить, испугавшись за здоровье. Болезней он боялся.

Пытаясь отлучить Брежнева от медсестры, его стали обманывать: завтра ее не будет – муж заболел, ребенок заболел, еще там что-то дома неладно. В конце концов дело зашло далеко, и чтобы окончательно разлучить их, понадобилось проводить целую операцию с участием руководства КГБ, Министерства внутренних дел и Министерства здравоохранения. Прямо не медсестра, а Мата Хари.

Сегодня, когда Евгений Иванович с благородным возмущением обвиняет во всем медсестру, он выглядит не профессионально и не по-мужски.

Я не называю ее фамилии, потому что у нее взрослая дочь; потому что муж ее, служивший в пограничных войсках и за годы близости ее с Брежневым дослужившийся от капитана до генерала, погиб в дорожной аварии в 1982 году – в год смерти Брежнева. Тоже, видимо, пришлось пережить ей потом немало.

После нее стало легче, запивать лекарства «зубровкой» Леонид Ильич перестал. Крепко он не пил даже в молодости, а в последние года два жизни даже не пригублял. На охоте, когда он уже не стрелял, а только наблюдал, мы, замерзнув на морозе, позволяли себе иногда перед едой по чашечке коньяка.

– А чего это вы там пьете-то? – спрашивал он.

– Кофе.

– А чего это вы сначала кофе-то пьете?

– Да пить захотелось.

– А-а.

Все смеются, один он не понимает. Иногда предлагал сам:

– Мне-то нельзя, а вы с егерем – давайте по рюмочке.

Нельзя не упомянуть еще об одной эпопее – она связана с зубными протезами. Здесь неудачные изыскания врачей и мучения Генерального, в отличие от истории со снотворными оказались на виду у всего мира: ужасную дикцию, ставшую источником стольких пародий, было не скрыть. Лучшие отечественные протезисты 4-го управления Минздрава СССР готовили слепки, протезы, работы затягивались далеко за полночь. Не знаю, какие там изменения произошли в челюстях Генерального, какие возникли сложности, но примеряли десятки образцов протезов – не подходили. Брежнев нервничал, выходил из себя.

Мы были в Казахстане, и Кунаев предложил своего специалиста, по отзывам – очень талантливого. Московские специалисты с сомнением отнеслись к этому предложению, но препятствовать не стали, ибо сами были бессильны. Снова – слепки, образцы, Леонид Ильич уехал из Казахстана вроде бы довольный, но в Москве протезы ни разу не надел. Мастер оказался хороший, но правы были московские специалисты: хорошую продукцию можно получить, если имеешь первоклассное оборудование и сырье.

Чазов крутился как белка в колесе, он обзвонил все крупные города в надежде где-нибудь на местах найти талантливого специалиста, умельца. Однако все высокие чиновники на периферии не помогли, они сами пользовались услугами чазовского кремлевского управления.

Евгений Иванович предложил Генеральному обратиться к специалистам из ФРГ. Предложение было встречено с радостью, последовала команда, и уже на второй день германские специалисты прилетели в Москву. В очередной раз – слепки, протезы, подгонка. Немцы предложили оригинальные облегченные изделия из специального сырья, работали тщательно. Однако проходила неделя, другая, примерки не удавались.

В конце концов зубы вставили, но Леонид Ильич не мог есть, нормально говорить, опять – раздражение, очередные вызовы немцев в Москву. Брежнев приглашал гостей на охоту в Завидове, отправлял им в Германию охотничьи трофеи. Одному из врачей понравилась голубая ель в Завидове. Ее выкопали и вместе с комлем земли отправили в Германию.

Это продолжалось довольно долго. А кончилось тем, что всем все надоело, снова обратились к тем же московским врачам, с которых начинали.

Последние пару лет я был с ним неотлучно. По дому он ходил сам, а где ступеньки – я помогал. В Завидове он уже не поднимался к себе по мраморной лестнице, только – в лифте.

На работе вначале стеснялся: «Я сам-сам…» Потом привык к моей постоянной поддержке, стесняться перестал.

Документы, которые приносила референт Дорошина, он подписывал не вникая. Все вопросы – политические, экономические, военные – решали за него, вместо него. Как-то зашел разговор о том, что вот, мол, много помогаем Вьетнаму, Кубе, другим странам. Гречко сказал: «Один день войны дороже обойдется». Помощь ни только не уменьшили, но даже увеличили.