Грехи отцов наших и другие рассказы

Она встала между собаками и берегом. Птица-мама снова зашипела, но этот звук показался Каре очень далеким. Собаки подошли, обступили ее, как дети учительницу. Издалека что-то подсказывало ей, что, может быть, стоит испугаться. Пусть собаки и не едят людей, все равно могут наброситься, потому что она стоит между ними и добычей. Кара не знала, почему она так уверена, что не бросятся.

– Вам сейчас сюда нельзя, – сказала она.

Собака-вожак, та, что показалась первой, смотрела мимо нее на воду. А потом перевела смущенный пучеглазый взгляд на Кару.

– Может, потом, – сказала та. – Потом можете прийти. А сейчас уходите. Идите себе. Кыш!

Она махнула рукой на деревья и тень под ними. Собаки застыли – жутко, полностью застыли на длину двух полных вдохов, а потом развернулись и на своих странных ногах заковыляли к лесу.

Кара почему-то удивилась. Как будто крикнула дождику «Перестань!», а он и перестал. Может, собаки просто решили с ней не связываться. И все равно случившееся немножко походило на чудо. Птица-мама теперь плыла вдоль берега, от Кары. Добравшись до дальнего края пруда и развернувшись, солнечник тихонько закрякал, забыв и об опасных собаках, и о Каре. Солнечники были не особенно умными – и даже не особо симпатичными, – но Кара все-таки радовалась, что не дала их съесть.

Она снова завалилась в синий клевер, но ленивая дремота отступила. Кара пробовала закрыть глаза, потом принялась рассматривать луны-палочки и переливы света на них, но всем телом чувствовала, что сон не вернется.

Она выждала несколько минут, чтобы убедиться, потом со вздохом села и подобрала ладонник и завтрак. Солнце стояло высоко, зной уже немножко давил к земле, а ела она давно. Кара вскрыла упаковку. Сэндвичи были простые, как раз как она любила: два ломтика орехового хлеба толщиной в ее большой палец и между ними слой патоки с корицей. Мама рассказывала, что мед вкуснее патоки, но на Лаконии не водилось пчел. Кара только раз видела их на картинке, и, по ней судя, мед ей бы не понравился.

Она откусила кусок, прожевала, проглотила и снова откусила. Маленькие солнечники выскакивали из воды, пробегали по земле и снова плюхались в пруд, сердито брызгались. Птица-мама не обращала внимания на их отчаянный писк, и они скоро перестали добиваться ее внимания, занялись плаванием и поисками пищи. Земные птицы ни на каких лаконских особо не походили, зато Кара немножко помнила, как с ними обращаться. И делиться. Когда птица-мама приблизилась к ней, Кара отломила кусочек хлеба и кинула в воду. Птица-мама набросилась на него, как на врага, и жадно проглотила. Потом она отрыгнет мелкие крошки на корм птенцам. Кара не первый месяц наблюдала за солнечниками на пруду. Она лучше всех знала, как они себя ведут.

И поэтому изданный птицей-мамой звук – вроде визга со щелчком посередине – оказался для нее внове. И для птенцов тоже. Они собрались вокруг матери, взбудораженно защебетали, захлопали крылышками по воде. Птица-мама их будто не замечала. Голова ее болталась на длинной тонкой шее. Расплывающийся взгляд стал яростным и недоумевающим.

Кара отложила сэндвич, в груди у нее стягивался комок. Что-то было не так. Птица-мама закружилась в воде в одну сторону, потом в другую, так бешено, что опрокинула двух малышей.

– Эй, – сказала Кара, – перестань. Не обижай маленьких.

Но птица, в отличие от собак, ее не услышала. Она расправила крылья, дважды хлопнула по воде и тяжело взлетела. Кара ухватила взглядом полуприкрытые глаза, разинутый зеленозубый рот, а потом птица-мама рванулась в полете, замерла и упала. Она не сделала попытки остановить падение, так и рухнула в клевер.

– Птица-мама? – позвала Кара, шагнув к ней. – Птица-мама, что с тобой?

Птенцы раскричались, лезли друг на друга в безумной свалке. Птица-мама попыталась найти их по голосам, но только раз или два мотнула растерянно головой и уронила ее. Кара протянула руку, помешкала и подхватила на ладонь теплое мягкое тельце. Птица-мама разок прошипела, но как-то вяло, и закрыла сердитые черные глаза.

Кара бросилась бежать.

Дорожка к дому была немногим шире звериной тропы, но Кара изучила ее, как коридор перед своей комнатой. Она оступалась только потому, что не могла вытереть слезы – обе руки были заняты птицей. До дома оставалось еще триста метров, когда птица привстала у нее на ладонях, выгнула спинку и кашлянула. И замерла. Уже показались глинобитные стены дома – красновато-рыжие, с темно-зелеными панелями солнечных батарей, развернутых к солнцу, – и Кара принялась звать мать. Она хотела верить, что время еще есть. Птица-мама не умерла.

Она хотела верить. Но умом знала.

Дом стоял прямо на опушке леса. Стены из набитых землей мешков напоминали наползающих друг на друга змей – так строились все здания первой волны колонизации. Эти стены окружали купольный огородик, где семья растила овощи на еду. Открытые настежь окна впускали внутрь воздух и насекомоподобных созданий. Окна были даже в сараюшке, где отец держал машинку для стрижки вьющихся растений и тачку для вывоза палой листвы.