Грехи отцов. Том 2

Он привел меня в маленькую уютную комнату, и, пока он готовил выпить, я рассматривала картины, гравюры, книги. Мы молчали, но молчание было уютным. Я давно уже привыкла к молчанию Себастьяна.

— Как книга? — спросила я, когда он протянул мне мартини.

— Ничего хорошего. Я пришел к выводу, что мой стиль не годится для описания банковской деятельности.

— Ты хочешь сказать, что намерен ее бросить?

— Вероятно.

— Что же ты намерен делать вместо этого?

— Не знаю. Мне кажется, я схожу с ума. Я тоскую не только по работе, но и по тому общению, которое там имел. Кроме того... — Он посмотрел в окно на пасторальное спокойствие Мидсаммер-Коммона, — это был большой бунт. Каждый должен хотя бы раз в жизни бросить все к чертовой матери и ускакать в никуда, как герой старых ковбойских фильмов, от которого любимая уходит к его лучшему другу... Я часто думал, какова судьба этих старомодных ковбоев? Умирают ли они от разбитого сердца под каким-нибудь далеким кактусом? Нет, наверное, нет. Уверен, что они возвращаются к бродяжничеству, единственному приемлемому для них образу жизни, к тому окружению, которое позволяет им оставаться самим собой.

— Ты это серьезно? Ты на самом деле хочешь уехать отсюда? Мне казалось, ты любишь Англию?

— Да, люблю. Но я не прижился здесь, Вики. Может быть, я еще слишком молод для спокойного уединения в цивилизованном интеллектуальном прибежище. Или, может быть, я слишком американец. Дорога иностранца не усыпана розами, даже если тебя занесло в страну, где аборигены вполне дружелюбны.

Я улыбнулась ему.

— Ты напоминаешь персонаж одной из новелл Оруэлла.

— Может быть. — Себастьян был мрачен. Затем он вздохнул и кисло добавил: — Генри Джеймс и Т. Олеас приехали в Европу и поразились царившим в ней упадком. Я приехал в Европу и поражен царящей здесь дьявольской Скукой. Поэтому я страстно желаю вернуться в Нью-Йорк, где жизнь бьет ключом. Потрясение, испытанное мной после того, как Шайн в очередной раз одержал победу, можно считать постыдным, но... Ладно, пойдем на ленч. Есть прекрасное местечко прямо около реки.

Мы выпили белого вина и съели омлет, сидя у окна ресторанчика, который, казалось, нависал прямо над водой. Под нами проплывали молодые туристы на плоскодонках, вдалеке виднелись крыши, фонтаны, шпили колледжа, поднимавшиеся в летнее небо.

— Себастьян, — внезапно сказала я, — ты знаешь, я изучаю курс «Экзистенциализм в литературе», и, хотя понимаю только одно слово из десяти, я нахожу это занятие весьма увлекательным. Ты читал трилогию Сартра «Дороги свободы»?

— Полюбил первую часть, возненавидел вторую, никогда не видел третьей...

Мы с жаром поспорили о Сартре; когда же с омлетом было покончено и официантка принесла кофе, Себастьян перевел разговор на житейскую тему, спросив о детях. Я сказала, что беспокоюсь за Эрика, потому что он не интересуется девочками, беспокоюсь за Пола и опасаюсь, что он тайком употребляет наркотики, беспокоюсь за Саманту из-за ее чрезмерного интереса к мальчикам, беспокоюсь за Кристину из-за того, что она как бы заслонена своей хорошенькой сестрой, беспокоюсь за Бенджамина, потому что он Бенджамин. Себастьян смеялся и говорил, насколько интереснее все-таки иметь детей, каждый из которых индивидуальность, чем хорошо отрегулированных роботов, как отпрыски Эндрю и Лори. Было так приятно поболтать с Себастьяном О моей семье; он всегда умел внушить мне уверенность, что я все делаю не так уж плохо, а может быть, даже и хорошо.

Закончив ленч, мы вышли.

— Я доставлю тебя обратно, — сказал Себастьян и отправился в своем маленьком автомобиле к лужайке позади главного колледжа. Мы прошли вниз по аллее к реке. Было тихо, лужайку покрывали цветы. Мы постояли на Клэр-Бридже, опершись на парапет, поглядели на плакучие ивы, полюбовались отсветами солнца на старинных стенах колледжа.

— Представляешь, ходить в такой колледж в таком прекрасном городе! — с завистью сказала я.

— Эти маленькие дьяволята считают все это само собой разумеющимся. Пойдем, я покажу тебе часовню Кингз-Колледжа. Это настоящая ловушка для туриста, но ты не можешь уехать из Кембриджа, не повидав ее.

Часовня оказалась совсем не часовней, а самой настоящей церковью, и когда мы подъехали ближе, то увидели архитектурное великолепие, сделавшее ее столь знаменитой. Я тихо восторгалась вздымающимися стенами и высокими окнами и вдруг застыла как вкопанная.

— Боже мой, — прошептала я в благоговейном трепете.

— В чем дело?

— Розы! Себастьян, ты только взгляни на эти обворожительные розы из камня, — о, здесь их еще больше! Как каменщики смогли сотворить такое? Невероятно!

— Современные англичане находят их вульгарными, — сказал Себастьян. — Элфрида Салливен назвала их «типичными излишествами тюдоровских нуворишей».

— Я бы дала ей по морде. Что ты ей ответил?

— Ответил, что предпочел бы такое творение «нуворишей» древнему декадансу. Элфрида пропустила это мимо ушей и начала болтать о храмах Древней Греции.