Греховная страсть

— Это возрожденный народ Израиля, который сорок лет шел через пустыни Египта, — прошептала Мириам, наблюдая за рыбаками, которые опорожняли свои сети, чтобы высушить их на берегу.

Рыбаки начали разводить огонь в нескольких шагах от берега, недалеко от того места, где сидела Мириам. Они хорошо знали ее. Знали о том, что она вполне взрослая девушка, достигшая того возраста, когда уже может выйти замуж, что она часто так сидит в одиночестве, что она довольно странная, временами бормочущая что-то бессвязное и что еще ее называли дикаркой и одержимой семью дьяволами.

С озера дул холодный ветер, от которого она замерзла. Но, хотя солнце еще не прогревало воздух, все мужчины были с голым торсом. Пот ручьями струился с их волос и стекал по шее на спину. Одни сидели на корточках у огня, очищая рыбешек поблескивающими клинками, другие уже ели поджаренного на углях мушта, выплевывая тонкие косточки.

Глава II

К тому времени когда к нам в деревню приехал Беранже, я уже немного ориентировалась в политических настроениях страны. Мой отец в общих чертах рассказывал мне, что республиканцы отстаивают права простых людей, в то время как монархисты устанавливают законы, способствующие укреплению богатых. Время текло, и с ним менялись убеждения и взгляды моего отца — он постепенно становился республиканцем, с радостью принимавшим все новое.

Я поняла, что Беранже был таким же страстно увлекающимся политикой, как и мой отец. Но он был монархистом. В то время уже разрешили разводы, сделали воскресенье законным выходным днем, появились документы, паспорта, декларации, образование вошло в норму и люди постепенно стали отдаляться от Церкви. Именно в этот период брат Беранже потерял свое место учителя, потому что был иезуитом, и Беранже сильно переживал из-за республиканской антирелигиозной воинственности.

Все эти изменения сильно будоражили и нашу семью, мама и папа постоянно спорили о правильности разрешения разводов. У мамы не было никаких политических взглядов в целом, но она поддерживала Церковь и все, что с ней было связано. Религия, в понимании моего отца, была цитаделью лжи, которая к тому же управляла жизнью людей. Обычно мои родители старались избегать споров на эту тему. Но разрешенные разводы чудовищно возмущали мою мать. В день, когда она об этом услышала, она разозлилась на отца за то, что он отдал за это свой голос. Она приняла это и на свой счет. Она рассудила так, что если партия, пришедшая к власти, разрешает разводы, то он должен будет всецело поддерживать их и в этом, раз он разделяет их взгляды. Следовательно, вполне может развестись с ней. Она просто не могла этого допустить. Она ему так и заявила:

— Не позволим мужчинам отделиться! — кричала она, стуча половником по супнице. Она это делала с такой яростью и до тех пор, пока сосед месье Пол не заглянул к нам в окно, узнать все ли в порядке. Представляете?

А появление в нашем доме Беранже накалило страсти еще больше. Отец обеспокоился тем, что под его собственной крышей живет представитель Церкви, да к тому же и монархист!

В первый же вечер, когда Беранже пришел в наш дом, отец завел с ним разговор, а пока мы ужинали, изучающим взглядом, наполненным недоверия, рассматривал Беранже. После того как мы помыли посуду, а они сели покурить, отец начал свою излюбленную тему.

— Подходят выборы. Через три месяца.

Мишель и я сидели у двери, стараясь использовать последние лучи уходящего солнца. Она вышивала глаз одной из своих кукол — у нее здорово получалось делать кукол из кусочков материи, бусинок, деревяшек, конусов, сухих ягод и всего, что ей только удавалось найти. Я вязала, но положила спицы на колени, услышав, какой отец завел разговор.

— Да-да, — отвечал Беранже.

— Вы будете голосовать?

— Я всегда голосую.

— М-да-а-а, — протянул мой отец, потом нетерпеливо продолжил: — за кого?

Клод бил в стенку дома мячом на заднем дворе. Я крикнула ему, чтобы он перестал. Беранже заерзал в своем кресле.

— Я знаю вашу позицию, месье, — начал он, — и я уважаю ее, и тем не менее у меня другое мнение. Ведь «Республика» принесла Церкви многочисленный вред и убыток, к тому же и верующие на моей стороне. Я, по зову совести, не могу отдать свой голос за правительство. Как священник.

— Ха! А как на счет всего того вреда, который Церковь приносит правительству? Франции от этого не лучше.

— Может, и не лучше.

— Ваша позиция невыносима! Вы не хотите дальше спорить?

Беранже не ответил.

— Ваша Церковь! — продолжил мой отец угрожающим тоном.

— Моя тоже, Эдуард, — перебила его моя мать, — и твоих детей тоже, не забывай.