Греховная страсть

Каждую ночь мы спускались с Беранже в подземелье, рылись там до утра и приходили домой изможденные, пыльные, потные, грязные. Однажды я вернулась раньше, чем он, и легла спать. А проснулась от того, что Беранже присел на краешек моей кровати.

— Вы хотите, чтобы я приготовила вам чаю, святой отец? — спросила я.

Но он не дал мне договорить. Он накрыл мои губы ладонью, а потом жадно поцеловал меня. В ту ночь мы уснули в одной кровати и больше никогда не спали в разных. Я как-то пыталась спросить его, а как же испытание, которое уготовил ему Господь Бог в виде меня? И получила ответ на свой вопрос:

— Я слишком устал, Мари.

* * *

Что же касается моих родителей, то они продолжали жить в доме Беранже. Папино здоровье снова начало ухудшаться, и не по болезни, а из-за возраста. Мама ухаживала за ним. Мишель и Жозеф с сынишкой часто приходили навещать их, мы с Беранже наслаждались нашим счастьем, но вскоре начали ссориться. У меня уже было все, о чем только я могла мечтать, и даже больше, а Беранже все продолжал доставать сокровища и тратить деньги на себя и меня. Он довольно часто стал уезжать и отсутствовал подолгу. Значительно позже я узнала, что он купил и перестроил для меня виллу Бетиния, открыл на мое имя счета во многих банках. Его одержимость богатством и нежелание остановиться стали меня раздражать. Мы вновь начали спорить о разном отношении к Богу и Церкви и никогда, и ни в каком вопросе не могли прийти к соглашению, и никогда не уступали друг другу. Я часто слышала от Беранже, что за все прегрешения, совершенные им, Бог никогда не простит его. Я же настаивала на том, что он всегда и всех прощает и есть только один грех, который не прощает Господь, — самоубийство, потому что только в этом случае человек сам прекращает свои страдания и не проходит тех испытаний, что отмерил ему Господь. Но Беранже продолжал себя мучить, и иногда мне казалось, что он сходит с ума. Ночью я просыпалась от его криков: «Он никогда не простит меня». Он тяжело заболел и вечером, 21 января 1917 года, после последней исповеди новому священнику, служащему в церкви уже несколько последних лет, пока мама, папа и я стояли за дверью, Беранже умер.

— Господь сохранит его душу, — сказал святой отец, покидая его комнату.

Дом

Внутри здесь всегда полумрак, похожий на бледный отсвет занимающейся зари. Она сидит прямо перед входом в пещеру, в таинственный момент между светом и тьмой, у входа в грот, куда уже проникли лучи утреннего солнца и осветили кусочки сверкающей слюды на стенах и мелкие переливающиеся камни в темном, сужающемся тоннеле. Здесь в ее жилище всегда царит легкий сумрак, как будто бы стены впитывают в себя солнечный свет, а потом испускают его, когда солнце скрывается за горизонтом. Здесь сыро, пол из известняка, влажные стены, неровный каменный потолок: мир, в котором все окаменело и застыло. Внутри пещеры пахнет сыростью и зеленью — это запах новой жизни, обреченной на смерть, потому что стоит только мху начать разрастаться, как тут же он загнивает. Ветер шепчет у входа в пещеру: он бормочет, стонет, свистит и налетает порывами. Здесь постоянно капает с потолка. Она знает этот ритм наизусть, она помнит его, как Тору, этот постоянный мерный стук капель, его неизменное присутствие. Вода, как и она сама, стремится ввысь к миру и покою, но вместо этого она вынуждена совершать извечный путь, двигаясь по кругу. Иногда она видит или слышит животных, которые появляются у входа в пещеру: чаще всего белок и птиц, реже лис и медведей. Однажды дикий кабан вошел внутрь и уставился на нее своими глазками. Волосы у него на носу шевелились. Она была рада и пыталась разглядеть, что это за создание, которое появилось, чтобы принести ей дар смерти, но кабан развернулся и ушел.