Гренадер

Саблин думал: «Попытаться прощупать дом? Кого послать? Почтальона? Телефониста? Не то. Газеты и письма здесь разносит человек, которого наверняка все знаю в лицо. Телефон? — Он вообще не знал, есть ли в доме телефон. — Коммунальные службы? Не пойдёт… Коммивояжеры! Этакие коробейники на польский манер». Он видел их в центре города, разбитные молодые люди с небольшими котомками товара. Ходят, пристают к прохожим, подсаживаются за столики в кафе. Во всяком случае, привычное явление. В пригороде чаще встречаются продавцы водки. Хара обычно ворованная, потому дешёвая. Берут её хорошо.

— Урядников! — позвал Саблин схоронившегося невдалеке прапорщика.

— Туточки, ваш-бродь, — откликнулся верный помощник.

— У нас унтер Эдельман откуда родом?

— Та с Житомирщины, ваш-бродь. Бывает, пойдёт вечерком в увольнение, обязательно у местных что-нибудь выменяет. Колбаски там, сальца, ещё чего…

— А водка у тебя есть?

— А как же. В машине три бутылки казённой, выдали для поднятия боевого духа. Только нашим парням поднимать нечего, и так всё на уровне. Так что водка целёхонька.

Пиджак и штаны сняли с арестованного мужика, игравшего роль пьяницы.

Израиль Эдельман действительно родился и вырос в еврейском районе Житомира. С детства, сколько он себя помнил, все вокруг торговали. Поношенными вещами, примусами, мылом, папиросами, хромовыми сапогами — чем угодно, лишь бы вещь имела хоть какую-то продажную стоимость.

Только отец Изи трудился сапожником, за что жена, Мария, называла благоверного дураком косматым. Батя был человеком тихим, жены побаивался и большую часть времени проводил в мастерской, постукивая сапожным молоточком. Изя такой судьбы не хотел. Но и выбиться в удачливые коммерсанты, как мечтало большинство сверстников, он тоже не стремился. Изя стал военным. И не просто военным, а гренадером, славой и гордостью российской армии.

Но продавать младший унтер-офицер Эдельман умел на генетическом уровне. И сейчас, чуть вихляющейся походочкой, засунув за пояс бутылку хорошей русской водки с двуглавым орлом на этикетке, он смело пошёл к беседке, не обращая внимания на напрягшегося дворника.

Встретили его недружелюбно:

— Это що за затилипанны жид притарабанил?[10]

Угрюмый небритый мужик в пиджаке недоверчиво прищурился на Изю. Оба они были небритыми, с хмурыми, неприветливыми рожами. И в пиджаках. И пиджаки слева оттопыривались, а Изя очень хорошо понимал почему. Но за оружие хвататься бандиты не спешили, не видели опасности в плюгавом еврее.

— А не угодно будет панове отпробовать отличной москальской хары, — произнёс унтер тем самым голосом, которым в далёком детстве умели говорить все его знакомые. Было что-то магическое в этих интонациях, доверительных и вкрадчивых, с привораживающей загадкой, будто не водку жид продаёт, а воду святую или ещё что похлеще.

Не поверить этому голосу было нельзя, и мужик смягчился:

— Хара точно москальска? Или местна самогонка? Ты гляди, сивуху сторгуешь, голову срежу.

— Как можно, вельможный пан, всё без обману! — воскликнул Изя. — Вот, не изволите? — и протянул бутылку боевику.

Тот придирчиво осмотрел этикетку.

— Та вы спробуйте, панове!

— Нам нельзя, — отозвался второй на чистом русском. — Слышь, Назар, командир такую водку любит. Надо Михасю показать, может, пригодится. У тебя много, пархатый?

— Три ящика, пан!

— Откуда? — подозрительно прищурился боевик.

— Брат с Киеву привёз. Коммерция…

— Сиди здесь. Назар, если что, глотку ему перережь, — без эмоций пробубнил дозорный и потопал к левому подъезду.

Лишь только он скрылся за дверью, Эдельман вытащил папироску.

— Дозвольте прикурить, вельможный пан, — и потянулся к боевику с папиросой в руке.

Боевик машинально протянул окурок, и в тот миг, когда папироса унтера коснулась уголька, под печень бандита вонзился нож. Удар отработанный годами. Боевик выдал то ли вздох, то ли всхлип и откинулся на спинку беседки.

Тотчас исчез и дворник, только что подметавший двор, а к нужному подъезду метнулись быстрые тени. Гренадеры бесшумно заскочили внутрь, блокировали оба выхода. Расчёт оправдался, дозорный сам не посмел мешать беседе паханов, вызвал кого-то из подручных. На втором этаже слышался неразборчивый бубнёж: один голос убеждал, второй сомневался. Наконец переговоры закончились. Один из бандитов зашаркал вниз, наверху хлопнула дверь.

Правая, показал Саблин притаившимся на первом этаже гренадерам.

В тот миг, когда оуновец спустился на первый этаж:, где освещение было заметно хуже, чем на лестничной площадке второго, и глаза его не успели привыкнуть к полумраку, из-за угла выступила тёмная фигура. Сильнейший удар в челюсть послал бандита в глубокий нокаут. Для верности его спеленали и оттащили к стене.

Второй этаж:. На правой двери, куда обращался бандит, намалёвана цифра «5». Левая, под номером «4», закрыта, за ней ни звука.

— Григорий, — одними губами позвал Саблин.

Унтер Георгадзе вытащил из-за пазухи трубку, какими пользуются врачи, и приложил к филёнке.

— Несколько голосов, — тихо сообщил он. — Спорят, обсуждают.