Грешные ночи с любовником

Мужская хватка на ее запястьях ослабла, касание пальцев превратилось в шелковистую ласку, скользящую по всей длине ее рук… слегка задевая склоны грудей.

Маргарит вздохнула, обвив руками его за шею. Тяжелый вес его тела погрузился в нее еще глубже. Эш застонал, углубляя поцелуй, скользя обеими руками вдоль ее тела, чтобы заключить в них лицо. Большими пальцами рук он упирался ей в щеки, когда наклонял голову, озорной язык тщательно исследовал изгиб губ девушки, раскрывая их. Она застонала, впервые почувствовав вкус его бархатного языка. Необузданный как ветер и припорошенный снегом утесник [9] вокруг них. Она застонала, притягивая его к себе ближе, страстно желая большего.

Одной рукой Эш скользнул ей на затылок, наклоняя ее голову, чтобы еще больше приблизить. Другой рукой он оставил пылающую дорожку на ее незащищенном горле. Его большой палец слегка касался места, где в изысканном темпе бился пульс.

Маргарит положила ладонь на его лицо, наслаждаясь легким царапанием его колючего подбородка ее ладони. Она восторгалась всем этим. Давление его тела, горячее соединение их губ, то, как его руки двигались по ее телу, трогая, прикасаясь, лаская, будто она была особенной… созданной из хрусталя, который надо холить и лелеять. Все, конечно, лишь иллюзия, но, тем не менее, она ею наслаждалась. В первый раз оказавшись в руках мужчины. И, возможно, в последний.

Он повернул голову, изменив положение рта и снова углубляя поцелуй. Будто ему всегда казалось, что он недостаточно глубок. Жар поднимался в теле Маргарит, опускаясь к ее животу и свертываясь там, скручиваясь кольцами. Она извивалась под Эшем, прижимала голову все ближе, поглаживая руками густые пряди волос, казавшиеся ей на ощупь шелком.

Он застонал, и этот стон отозвался в ней, всколыхнул в ней что-то, будто она сама издала его.

— Маргарит.

Он выдохнул ее имя ей в губы. Она упивалась, наслаждалась тем, как оно прозвучало. В его устах ее собственное имя звучало чувственностью, голодом и отчаянной потребностью в ней.

Она чувствовала ту же самую потребность, пульсирующую в ней. Боже, я — истинная дочь своей матери. Все эти годы она думала, что отличается от нее, что невосприимчива к желаниям плоти. Должно быть, это из-за призрака смерти, парящего над ней. Он сделал ее такой бесстыдной и беспечной.

Губы Эша оторвались от губ Маргарит и принялись нежно покусывать уголок ее рта. Его рука на ее затылке надежно удерживала девушку, так что его рот мог пиршествовать.

— Такая сладкая, — прошептал Эш, оставляя легкие поцелуи, прокладывая обжигающую тропинку по подбородку и направляясь к шее.

Второй рукой он обхватил одну налившуюся болезненной тяжестью грудь, поглаживая ее, пока Маргарит не начала пульсировать в своей ставшей внезапно тесной одежде. Она замурлыкала, выгибая свое тело, чтобы прижаться к нему поближе.

— Мистер Кортленд! — внезапный крик прорвался сквозь дымку похоти. Она моргнула. Оклик раздался снова. — Мистер Кортленд!

Звук шагов сотрясал землю под ней.

Эш резким движением оторвал от нее голову. Она осматривалась вокруг, проводя рукой по смятым губам и разглядывая дрожащие руки, обнимающие ее с двух сторон.

— Что? — выкрикнул он, на щеке бешено задергалась жилка.

Маргарит проследила за его взглядом к вознице и груму, бегущим по полю по направлению к ним. Дородный кучер схватился за бок, будто бы страдая от колик. Грум, на лице которого была написана тревога, был на добрый ярд [10] впереди того. Когда он приблизился, тревога рассеялась, а выражение лица стало робким, когда он заметил, в каком скандальном положении находятся лежащие на земле.

— О, простите меня, сэр! Мы подумали, что вы упали и поранились… — его голос медленно затихал.

Он крепко схватил задыхающегося кучера. Вдвоем они отправились обратно к тропинке, неуклюже топчась по полю.

Чары были разрушены.

Ее губы все еще покалывало, она выбралась из-под Кортленда. К счастью, он не стал ее останавливать.

Стуча зубами, она убрала с него руку, осторожно наблюдая за ним, готовая дать деру, если он сделает движение, чтобы дотронуться.

Эш сел, изучая ее. Когда он дотронулся до нее, убирая влажную прядь чернильного цвета, упавшую ей на лицо, она дернулась и шлепнула его по руке.

Его губы сжались в твердую линию, взгляд темных глаз снова заледенел, смотря прямо сквозь нее, но не выдавая своих собственных чувств.

— Ты дрожишь, — объявил он холодно.

Она не позаботилась сообщить ему, что не столько холод, сколько он сам, заставляет ее трястись, или скорее воспоминания о нем — его поцелуе, его теле, прижатом к ней, то, как неистово и лихорадочно он шептал ее имя. Никогда не наступит то время, когда воспоминание об этом не будет заставлять ее дрожать.

Поднявшись на ноги, он потянулся к ее руке.

— Пойдем. Я привез твои вещи. Давай переоденем тебя и отправимся в путь.