Грезы андроида

На самом деле за этим стояло нечто большее, чем любовь. Дирк Мёллер, конечное звено длинной эволюционной цепочки хищников, ел мясную пищу за каждой трапезой и гордился этим. Большинство-то давно отказалось от нее. А те, кто еще держался, предпочитали мясо, выращенное в баках из культуральных тканей и не требующее убийства животных и вообще какого-то участия животных в этом процессе, помимо чисто символического. Самым популярным мясным продуктом на рынке стало нечто под названием «Бизонокабан Кингстона»™ – невнятная комбинация коровьих и свиных генов, растягиваемая на хрящевом каркасе и выращиваемая в питательном бульоне до образования мясоподобной массы, которая была бледной, как телятина, постная, как ящерятина и в такой степени чуждая страданиям животных, что даже завзятые вегетарианцы нет-нет, да и закусывали «»изонокабаньим бургером»™, когда находило настроение. Корпоративным маскотом «Кингстон» была свинья с шевелюрой и рогами бизона, которая жарила бургеры на хибачи, при этом подмигивая и облизываясь в предвкушении собственной фиктивной плоти. Эта тварь пугала до чертиков.

Мёллер скорее бы поджарил собственный язык, чем стал есть мясо из баков. Хороших мясников в наши дни стало не сыскать, но Мёллер нашел-таки одного за пределами Вашингтона, в пригороде Лизбурга. Тед, как и все прочие нынешние мясники, держал мясной бутик. По основной профессии он был механиком. Но в схеме разделки туши он разбирался, чего нельзя было сказать о большинстве его коллег. Раз в год, в октябре, Тед набивал морозильную камеру в подвале у Мёллера говядиной, свининой, олениной и четырьмя видами птицы: курами, индейками, страусами и гусями.

Поскольку Мёллер был его лучшим клиентом, Тед время от времени подбрасывал чего-нибудь более экзотического – чаще всего каких-нибудь рептилий; с аллигаторами у него стало получше после того, как во Флориде на год открыли охотничий сезон на чересчур размножившихся гибридных особей, интродуцированных Агентством по охране окружающей среды для репопуляции Эверглейдса. Иногда, впрочем, попадались и млекопитающие, о видовой принадлежности которых скромно умалчивалось. Как-то Тед прислал десять фунтов стейков и записку, нацарапанную на оберточной бумаге: «Не спрашивайте». Мёллер приготовил их на барбекю с бывшими коллегами из Американского института колонизации. Всем они очень понравились. Несколько месяцев спустя другой мясник – не Тед – был арестован по обвинению в контрабанде мяса Чжан-чжана, панды из Национального зоопарка. Панда бесследно исчез примерно об ту пору, когда Тед прислал свой мясной гостинец. На следующий год Тед вернулся к аллигаторам. Так оно и вправду было лучше для всех, за исключением, может быть, аллигаторов.

«Все начинается с мяса», говаривал, бывало, отец Мёллера, и когда Алан вернулся с кофейной чашкой двухпроцентного молока, Мёллер размышлял над этой простой истиной. К его теперешнему положению – тому самому, в котором он вынужден был аккумулировать газы в пищеварительном тракте – он и в самом деле пришел по пути, начавшемуся с мяса. Говоря конкретно, с мяса из «Мясной лавки Мёллера», которой владело три поколения его предков. Именно в эту лавку почти сорок лет назад ворвался Фадж-вин-Гетаг, посол Ниду, в сопровождении целой свиты нидских и человеческих дипломатов.

– Что-то тут пахнет очень хорошо , – воскликнул посол.

Заявление посла примечательно само по себе. Среди многочисленных физических особенностей нидов числилось обоняние, на несколько порядков более острое, чем мог похвастаться жалкий человеческий нос. Благодаря ему, а также кастовой системе Ниду, на фоне которой Япония XVI века смотрелась образцом самого распущенного эгалитаризма, правящие касты нидов выработали язык запахов, отчасти напоминающий язык цветов, бывший когда-то в ходу у европейской аристократии.

Как и это благородное наречие, язык запахов нидских дипломатов не являлся полноценной речью, на которой можно вести содержательную беседу. Кроме того, люди были не в состоянии им овладеть; человеческое обоняние было столь неразвитым, что нид, попытайся он послать обонятельный сигнал хомо сапиенсу, мог с тем же успехом пропеть арию черепахе. Однако общаясь с себе подобными, он мог незаметно (насколько запах вообще может быть незаметным) сделать заявление, придающее всей последующей речи массу дополнительных смыслов.