Грезы и тени

Пророкъ творилъ чудеса. Онъ далъ хлѣбъ голодавшему народу, и толпы поклонились Ему, какъ Мессіи. Тогда мы воззвали: провозгласимъ Его царемъ! И народъ назвалъ Его царемъ, a Онъ скрылся отъ насъ въ пустыню, довѣрился утлой ладьѣ и волнамъ Геннисарета. Царь не отъ міра сего отвергъ царство плоти!

Онъ оскорбилъ меня въ ревности о Немъ, и мое сердце наполнилось ненавистью къ Нему. мнѣ стало ненавистно то, предъ чѣмъ я преклонялся.

Мое негодованіе укоряло Іисуса въ кощунствѣ — за вдохновенную проповѣдь, въ волшебствѣ — за чудеса, въ лицемѣріи — за добродѣтель, въ предательствѣ — за общеніе съ иновѣрцами.

Я думалъ: Онъ не можетъ быть Мессіей, освободителемъ и побѣдоносцемъ Іуды. Онъ не покоритъ вселенную тайнѣ Іерусалимскаго храма. Римляне и эллины, язычники отъ Тира и Сидона приглашены Имъ къ райской трапезѣ, предвѣчно уготованной для дѣтей Израиля. Для насъ и для насъ однихъ! Для народа, избраннаго среди племенъ отверженныхъ. Онъ хочетъ сдѣлать насъ братьями римлянамъ въ царствѣ мертвыхъ, a царству живыхъ воспрещаетъ поднимать мечи на поработителей. Онъ измѣнникъ. Онъ не можетъ быть Мессіей, возстановителемъ закона. Ученики Его нарушаютъ покой субботы, a самъ Онъ исцѣляетъ болящихъ въ ея таинственные часы.

Онъ чуждается мудрыхъ школы Гамаліила и не брезгуетъ бесѣдовать съ беззаконными самаритянами; Онъ оправдалъ прелюбодѣйную жену; Онъ отвергъ законъ отмщенія до седьмого колѣна — око за око и зубъ за зубъ — и заповѣдаетъ любить своихъ враговъ. Онъ отступникъ!

Насталъ часъ, когда я утолилъ свою ненависть.

Пророкъ прибылъ въ Іерусалимъ.

Народъ, провозгласившій Іисуса царемъ, встрѣтилъ Его, какъ царя — съ пальмовыми вѣтвями въ рукахъ, съ криками «осанна!»

У народа бываютъ мгновенія, когда насущная потребность его — поклониться единому изъ своей среды. Горе тому, кто устранится отъ поклоненія или помѣшаетъ ему!

Пророкъ сдѣлалъ такъ. Онъ, за кѣмъ, по одному Его знаку, могли бы потянуться всѣ караваны Іуды и Израиля, смиренно пробирался сквозь восторженную толпу, возсѣдая на ослѣ, окруженный босоногими учениками, рыбаками въ грубыхъ одеждахъ. Предъ народомъ опять явился Царь духовнаго міра, a не наслѣдникъ Давида — владыка Іудеи.

И народъ понялъ это, и отчаялся подобно мнѣ, и не простилъ Пророку, и предалъ Его въ руки иноплеменниковъ.

Его казнили, какъ самозванца и возмутителя. Римляне не подозрѣвали, что Онъ могъ стереть ихъ съ лица земли однимъ словомъ и отказался произнести это слово!

Тяжелую седмицу суда надъ Пророкомъ человѣчество, изъ вѣка въ вѣкъ, изъ года въ годъ, поминаетъ плачемъ и слезными молитвами, но — что его двухтысячелѣтняя скорбь предъ смутой, глухо волновавшей тогда жительство Шалима!

Народъ, привыкшій къ крови и казнямъ, читавшій въ книгахъ о человѣческихъ жертвахъ отцовъ своихъ, не смутился, осуждая преступника закона, но затрепеталъ, осудивъ. И самъ не понималъ — отчего ему страшно — и еще больше боялся оттого, что не понималъ.

Я былъ слѣпъ и ликовалъ! Меня волновалъ злорадный смѣхъ, когда жалостливыя женщины Шалима съ плачемъ называли Осужденнаго мученикомъ. Да! точно! Онъ умиралъ мученикомъ, не причастнымъ клеветѣ, тяготѣвшей на Немъ. Но я, въ своей душѣ, безпощадно судилъ Его за другую вину и за другую вину приговорилъ Его къ смерти. Пусть глупая толпа, шумя y подножія креста, съ насмѣшками разбираетъ глумливую надпись надъ челомъ Распятаго и хулитъ Его, какъ самозванца. Для меня этотъ крестъ и воздвигнется за то, что Пророкъ не сталъ Іудейскимъ царемъ, измѣнилъ своей родинѣ, поругалъ обращенное къ Нему мое сердце — народное сердце!

Я стоялъ y дверей своего жилища, когда Пророкъ, подъ тяжкимъ бременемъ креста, свершалъ страшный путь на Голгоѳу. Предмѣстье пестрѣло народомъ; любопытные сотнями примыкали къ грозному шествію, извивами змѣя тянувшемуся по тѣснымъ переулкамъ. Насмѣшки и брань висѣли въ воздухѣ, но лица ругателей были блѣдны, a женщины громко рыдали…

Шествіе приближалось къ моимъ дверямъ. Онъ шелъ впереди. Я видѣлъ тѣло, согбенное подъ тяжелою ношей, видѣлъ помертвѣлое лицо съ полузакрытыми очами, видѣлъ обнаженныя откинутыми рукавами хитона руки съ напруженными въ непомѣрномъ усиліи мышцами, различалъ синій рубецъ на шеѣ — слѣдъ бичеванія — и кровавыя язвы отъ терноваго вѣнца на челѣ; видѣлъ все — и ликовалъ, упиваясь местью.

Все ближе, ближе. Вотъ Онъ миновалъ домъ моего сосѣда… вотъ Онъ минуетъ мой порогъ. Но силы измѣнили Пророку. Онъ споткнулся, зашатался, упалъ, тяжело ударившись о землю. Крестъ загремѣлъ по камнямъ. Толпа испуганно отступила отъ орудія казни. Одинъ изъ римлянъ-стражниковъ съ ругательствомъ замахнулся на Осужденнаго; начальникъ стражи прикрикнулъ на солдата и остановилъ готовую ударить руку.

Пророкъ лежалъ навзничь. Онъ не былъ въ обморокѣ — грудь Его вздымалась частымъ и сильнымъ дыханіемъ. Римляне раскрыли воротъ Его хитона; пожилая женщина вытерла съ лица Его потъ.