Грязные деньги

Вера поняла, в чем дело. От сильного потрясения у нее включилось предвидение — вот таким болезненным приступом. Однажды так уже было, значит, и сейчас… Надо подождать, скоро отпустит… В этот раз к предвидению добавился новый симптом: обострилась всегдашняя проницательность, умение читать лица. Навстречу шли люди. Нос… Щеки… Веки… У этого давний бронхит, все никак не бросит курить, лучше бы ты бросил, будет плохо… Эта идет на работу со страхом, боится шефа, и у нее гастрит на нервной почве… Эта девушка возвращается домой, она счастлива, у нее любовь, но его родители готовят тебе неприятности… Этот изо всех сил держит осанку, он ходит в спортзал, но людей все равно боится, и сердце больное, только он еще не знает…

Она сейчас ощущала каждого человека, в секунду видела его прошлое и будущее, всю его личность, его чувства — одним узлом, музыкальным аккордом. И это было ужасно неприятно: казалось, голова сейчас взорвется. Вот навстречу идет обычный мужчина, но Вера видит его безобразно пьяным, опухшим, кричащим угрозы, она слышит даже отвратительный запах перегара, и его хватают, тащат куда-то… Но все это будет только вечером…

Вера изо всех сил сжала уши ладонями, прищурила глаза и побежала. Не видеть, не слышать ничего!.. А вслед ей неслась какофония человеческих мыслей, чувств, страданий.

Возле дома приступ начал проходить, ослабел и прошел, кажется, совсем. Во двор она входила уже почти нормальным человеком, но не вчерашней Верой Алексеевной Лученко. Потому что все гораздо серьезнее, чем приступ лавинообразных предощущений.

Она впервые почувствовала внутренний надлом, пустоту. Вечно она сражается с сильными мира сего или со всякими ненормальными. Ведь убийцу, преступника нельзя назвать нормальным. Иногда она даже побеждает. И что? Что-то изменилось в мире? Ровным счетом ничего.

Вера Лученко суетится, барахтается, бьется как рыба об лед. Лечит людей, спасает, вытаскивает из ям, указывает направление жизни — вон туда иди, видишь, где свет? Видит, но не идет. И все начинается заново. Толку от ее деятельности нет никакого. Все по-прежнему: преступников не убавилось, хороших людей больше не стало.

Тогда зачем все это? И почему она продолжает заниматься этим? Непонятно.

Ведь, кажется, взрослый умный человек, опытный врач, тем более психотерапевт. Не рядовой то есть обыватель. Почему же она до сих пор не поняла, что это бессмысленно? Люди — это люди, они такие, какие есть. А ты надеешься, каждый раз вопреки всему надеешься, что они уйдут от тебя чуточку лучше, чем были до этого. Такая наивность даже не смешна, а достойна жалости…

«Вера Алексеевна, — подумала она, — а ведь ты инопланетянка. Это не твоя планета. Здесь ты чужая. Или душевнобольная. Если признать всех остальных нормальными, то ты… Кто?»

Она лежала на диване и беззвучно плакала. Слезы лились непрерывным ручейком. Вера вытирала их рукавом халата, они снова текли. Пай забился под диван и тихо поскуливал. Так прошел час и целая вечность.

А может быть, все дело вот в чем: ты, Вера Лученко, с детства почему-то решила — мы рождены, чтоб сказку сделать этим самым. Ну, может, и не сказку, но чтобы хоть как-то. Хоть чего-то достичь, какой-то гармонии, совершить подвиг. Покорить вершину, проникнуть вглубь Земли, вылечить сотню больных. Ничего после этого не меняется, но почему-то надо. Нужно. Хочется. А когда ты спустилась с горы, выползла на поверхность Земли, вся трепеща от сознания своей значительности и хрюкая, допустим, простуженным носом… То почему-то очень важно, чтобы тебя со всех сторон подоткнули теплым одеялом и дали горячий чай с калиной. Казалось бы, там подвиги и спасение мира, а тут какой-то чай. Но в итоге, на самой какой-то последней ступеньке, чай с калиной важнее. И одеяло. И, главное, самое важное — тот, кто все это организует, вытрет твои сопли. Кто любит тебя страшненькую и разуверившуюся в человечестве.

Вера встала и потянулась за телефоном. Рука наткнулась на мокрый холодный нос спаниеля.

— Пай, мне только позвонить… Андрею.

Пес выскочил в прихожую, схватил зубами Верину тапку и стал носиться вокруг нее, цокая когтями по паркету и весело виляя хвостом.

— Отдай, воришка, это мое, — сказала Вера, с трудом отнимая у пса тапку.

Она встала на колени, обеими руками схватила Пая за теплую морду и поцеловала, приговаривая:

— Солнце ты мое… Рыбка ты моя золотая…

Пес неистово облизал ее лицо, как будто пытаясь слизать с него всю усталость. Вера села в кресло, положила ладонь на гладкий бархатный, с серебристой звездочкой лоб Пая, а свободной рукой начала набирать номер. Но телефон успел зазвонить раньше.

— Вера? Верочка, я уже больше не могу, — сказал Андрей. — Мне надоело без тебя.

Она закрыла глаза. Если бы он знал, какая это музыка — его голос.

— Ну хочешь, я как-нибудь устроюсь так, чтобы и дом достроить, и с работой…

— Нет! Не хочу. Где ты?

— Вообще-то я приехал и стою тут недалеко… — Он удивился.

— Иди скорее ко мне.

Он выключил связь, ничего даже не ответив, не сказав «бегу» или «конечно». Вот глупый!..